Восьмой дневник
Шрифт:
на мир кидая сумрачные взоры,
а муза – постарела, но жива –
бранит меня за вялые узоры.
Едва развеется мираж,
сей миг на месте том
душе является муляж,
эрзац или фантом.
Был век бездушен и жесток,
но я – и с тем умру –
хвалю и славлю свой шесток,
берлогу и нору.
Усохла напрочь суета,
легко душа сдалась остуде,
бурлит
в моём мыслительном сосуде.
Ноздря к ноздре и ухо в ухо
бегут соратники по хворям,
а возле финиша старуха
ждёт, сострадая вдовьим горям.
Практически к любой зловонной луже
легко мы привыкаем и живём,
уверивши себя, что жили б хуже,
в соседний перебравшись водоём.
Когда бы не мысли о пьянстве,
я мог бы с умом и сердечностью
пространно писать о пространстве
с попутно простёршейся вечностью.
Сегодня проснувшись немыслимо рано,
я долго лежал и смотрел в потолок;
в душе разболелась какая-то рана,
а с чем она связана, вспомнить не мог.
Восторг сочинителя вовсе не прост,
упрямы слова, а не кротки,
то рифму никак не ухватишь за хвост,
то мысли – подряд идиотки.
Не гневи, подруга, Бога,
а воздай по чести:
жить осталось нам немного,
но зато мы вместе.
Добро и зло в единый текст
сошлись так выразительно,
что нынче мне смотреть окрест
смешно и омерзительно.
Пусть объяснят нам эрудиты
одно всегдашнее явление:
везде, где властвуют бандиты,
их пылко любит население.
Пророки, предсказатели, предтечи –
никто единым словом не отметил,
что сладостные звуки русской речи
однажды растекутся по планете.
Когда болит и ноет сердце,
слышней шептание души:
чужим теплом довольно греться,
своё раздаривать спеши.
У жизни нет предназначения,
а стало быть, и смысла нет,
а есть лихое приключение
на несколько десятков лет.
Полезно думать о добре:
ко мне вернулось вдруг везение,
и сочинилось в декабре
стихотворение весеннее.
О подвигах в запале вспышки гневной
всё время мы читаем или слышим;
подвижничество
по мужеству стоит намного выше.
В духовность не утратили мы веру,
духовность упоительно прекрасна,
но дух наш попадает в атмосферу,
а это ей совсем не безопасно.
Все мы – безусловные калеки,
злоба на душе у нас и лёд,
и мечта о новом человеке
много крови в будущем прольёт.
Я в память мою погрузился намедни –
для книги нужна была сведений каша,
но всюду толпились нелепые бредни,
наветы и слухи, туфта и параша.
За душу, мне когда-то данную,
уже незримый бой кипит,
и слышу я то ругань бранную,
то шелест крыл, то стук копыт.
Покой житейский неустойчив,
отсюда пьянство и бессонница:
едва нальёшь, ремонт закончив,
опять покой трещит и клонится.
Познав безумную горячку
эпохи войн и революций,
народ российский выбрал спячку,
даже во сне боясь проснуться.
Такая мне встречалась красна девица,
что видел я по духу и по плоти:
в ней дивная изюминка имеется,
не раз уже бывавшая в компоте.
Врач – сотрудник телесной охраны,
а душа – это нечто иное,
и промыть нам душевные раны
в состоянии только спиртное.
Версии, гипотезы, теории
спорят о минувшем заразительно –
истинную правду об истории
знает только Бог. Но приблизительно.
О чём бы ни базарили витии,
надеясь популярности добиться,
а жизни и судьбы перипетии
текли, не замечая их амбиций.
Во мне живёт густое, плотное,
по самой сути безотрадное,
глухое чувство, что животное
я очень стадное.
Никто нас равнодушию не учит,
в него ныряют, как под одеяло,
а тех, кого чужое горе мучит,
ничтожно мало.
Чуть выпил я и думал в час вечерний,
что странно, как еврей со смертью дружит,
что мы – творцы религии дочерней,
которая убийцам нашим служит.
Сотрутся звуки нашей речи,
но внуки вникнут в суть явления:
мечту всего сильней калечит
процесс её осуществления.