Воспитание под Верденом
Шрифт:
Они ходят взад и вперед. Кройзинг все время держится по левую сторону капитана, неизменно переходя на другую при поворотах, Он проводит рукой по длинным и влажным от пота волосам, — вытирает ее о рейтузы и продолжает беседу. Кому, как не Кройзингу, который находится здесь с конца января, знакома эта чавкающая грязь без конца и края, в которую превращается здесь глинистая почва! Теперь моральное состояние ударных частей подрывается главным образом опустошительным огнем, постоянными задержками в снабжении, ужасными потерями. Ни одна доставка горячей пищи, ни одна подноска боевых припасов не обходится без убитых и раненых, ни одна смена, ни один выход на позиции большими группами — без того, чтобы сильно не поре-' дели ряды, чтобы люди не добирались до передовой линии истерзанные, замученные, с дрожащими от напряжения нервами. А там нет даже приличных укрытий, в которых они могли бы выспаться в безопасности. Единственным надежным пунктом во всей местности является старый «дядюшка» — форт Дуомон. Пускай француз засыпает его снарядами — все же форт находится в трех километрах от настоящей линии огня, а в этих трех километрах вся суть. Но если ко всему прибавится еще дождь, что будет тогда? Каково будет держаться?
Капитан Лаубер сердито сморкается, как бы говоря: «Гм, гм, скажите на милость!» Поучительный тон, внушительность, с которой говорит Кройзинг, возбуждают в нем дух противоречия. Но он человек справедливый и сдержанный в суждениях: без точнейшего знакомства с местностью, вплоть до малейшей складки, а следовательно, без указаний офицеров в окопах, те, что сидят «наверху», никогда не будут иметь достаточных данных для своих решений. Эти господа засели в тылу, — чем выше по рангу, тем глубже они забирались; в этом отношении и Ганнибал и Цезарь выгодно отличаются от полководцев наших достославных времен.
— Что же вы предлагаете, молодой человек, ясно и без сусальных прикрас?
— Подкрепить гарнизон Дуомона целым батальоном нестроевых солдат, — безучастно и задумчиво отвечает Кройзинг, устремив взгляд на кончик сапога и шевеля им упавшее с дерева червивое яблоко. — Дуомон велик, в нем много места, он надежен. Еще нет ни одной трещины в казематах, в сводчатых длинных туннелях. Уничтожена только наружная, верхняя часть: кирпичные стены, откосы, дворы, земляные укрепления. Но бетон не тронут. Дуомон, наверно, принял на себя тысячи две гранат, а может быть, и три, начиная с двадцать первого февраля. Но наши французские коллеги, специалисты по подземным сооружениям, — большие мастера. Шапки долой перед ними!
Капитан Лаубер неистово попыхивает трубкой. Надо обязательно взглянуть на эти сооружения. Это его специальность, ведь он инженер по подземному строительству, надевший военную форму. Трижды бывал он в Дуомоне, но всегда только во дворах и в восточной башне и ни разу — под землей. Измерял ли лейтенант Кройзинг толщину свода? Кройзинг качает головой. Для этого не было достаточно тихой погоды, слишком много железа в воздухе. Но, на его глазомер, бетонный пласт свода составляет добрых три метра. Было бы совсем неплохо, если бы господин капитан приехал проинспектировать парк, в котором работают его саперы, и, кстати, произвел бы измерительные работы.
Глаза у капитана Лаубера блестят. Великолепная идея — сунуть в Дуомон еще несколько сот нестроевых солдат на поддержку боевым частям. Конечно, вместе с их штабом, командирами рот и батальонов. Множество этих господ сидит в тылу, живя безмятежной жизнью, даже не зная, куда их, собственно, занес господь бог. Между тем их подчиненные давно уже на фронте; это полноценные солдаты, почти саперы, они подносят к позициям проволочные заграждения, лесоматериалы для брустверов, боеприпасы, роют окопы, почти как пехотинцы, и так же, как и они, страдают от обстрела. Эбергард Кройзинг с зловещим спокойствием прислушивается к тому, что и сам он не сумел бы лучше выразить. Может быть, капитан Лаубер тоже метит в какое-нибудь определенное лицо? От кого он хочет избавиться? Но этого он, конечно, не скажет: господа из штаба неохотно раскрывают свои карты. На самом деле, перед духовным взором капитана Лаубера мелькнула фигура Янша, этого политикана, выскочки, которого он уже однажды удалил из Лилля, мелькнула и опять исчезла. На этот раз ном;ер не пройдет, увы! Артиллерия, которой командует его друг Рейнгард, нуждается в этих людях. Жаль.
Итак, думает Кройзинг, возьмем быка за рога.
— Мои люди работают, — говорит он, — вместе с баварским батальоном, его» то я и имею в виду. Штаб его в Манжиене, а роты ближе к фронту, вернее они не так глубоко сидят в тылу. — Продолжая беседу, Кройзинг без труда срывает яблоко с высокой ветки, подбрасывает его и снова ловит.
— Отдельные команды батальона уже сейчас расположены в качестве резерва в радиусе форта и в направлении Пфеферрюкена; они могут оставаться там. Ядро же батальона придется в ближайшие недели целиком пере-
Просить на постройку сухих укрытий с насосами и стоками на более высоких склонах. Мы снесемся с пехотой и наметим в течение недели подходящие для этого пункты. Тем временем господин капитан мог бы оформить перевод батальона Нигля и посулить его штабу ордена и знаки отличия.
— Они и так у меня не пикнут, — говорит капитан Лаубер.
— Эти штаб-квартиры и тылы, не в меру разбухшие, совсем как в мирное время, и без того вызывают ярость фронтовиков. Что подумают люди, которых постоянно гонят с места на место, оставляя на линии огня по четыре, даже по пять месяцев? Их уничтожают, их части вновь пополняют и снова вводят в бой, — что они скажут, когда придут, наконец, в тыл и станут свидетелями того, как там живется?
— Уж наш брат знал бы, как поднять моральное состояние войск. Но тут, пожалуй, лучше поставить точку даже мысленно.
Офицеры смотрят друг на друга. Да, конечно, лучше помолчать. Оба думают о главнокомандующем — наследнике престола и сыне императора, который иногда при отправке на позицию фронтовых частей появлялся перед солдатами в белом костюме для тенниса, приветствуя их ракеткой. Такие сцены фотографировали, потом фотографии передавали газетам. Плод недомыслия некоторых офицеров!
Капитан Лаубер вздыхает. Он хороший солдат, готовый пожертвовать всем для победы немцев. То, что лейтенант Кройзинг теперь прощается с ним, правильно и разумно. Конечно, он получит машину, если только она сможет добраться сегодня до его лисьей норы. Значительная часть района уже находится под дальнобойным обстрелом…
Когда капитан Нигль получил свой смертный приговор, написанный на простом клочке бумаги, — приказ променять уютную квартиру в Манжиене на форт Дуомон, он сначала подумал, что ошибся при чтении. В нестроевом батальоне не полагается адъютанта, нет даже штаба; фельдфебель и несколько писарей — это все, что ему предоставлено для ведения канцелярских дел. Кроме того,
Нигль — чиновник баварского королевства, он любит; по старой привычке, первым знакомиться с входящей почтой батальона. И вот он сидит в удобной домашней куртке, которую едва ли можно назвать форменной, вполне довольный господом богом, своим покровителем святым Алоизом и самим собой, — сидит и смотрит, не отрываясь, на пол-листика обыкновенной писчей бумаги, подписанной, по поручению саперного генерала, капитаном Лаубером в Дамвилере. Эта бумажка посылает его, Нигля, па смерть! Что же это будет, что будет теперь? — думает он, хватаясь за ожиревшее от пива сердце, типичное баварское вейльгеймеровское сердце. Но нет, этого не может быть. Ведь он капитан ландштурма, отец семейства, на его попечении двое несовершеннолетних детей и пышнотелая жена Кресчензия, урожденная Горншу. Не может быть: тут какая-то ошибка, как это часто случается в этой войне. Люди — только люди, им свойственно иногда и ошибиться, дорогой земляк. Ему и без того надобно было, при случае, снова побывать у капитана Лаубера. Он знает этого вюртембержца и сумеет договориться с ним. Нигль складывает приказ и кладет его в потертый бумажник из оленьей кожи. Пока его никто не должен видеть. Опасность легче устранить, если о ней еще не говорят.