Воспитание под Верденом
Шрифт:
С вышки лейтенанта Шанца Бертин также смотрит в стереотрубу. Труба ловко спрятана под выступом скалы за орудиями; бочка на вершине бука, на шестьдесят метров в сторону, должна вводить в заблуждение французских летчиков. Бертин смотрит в страшный прибор, видит склоны, изрешеченные снарядами косогоры, немногочисленные живые существа — все в резких рельефных очертаниях, — видит земляные валы, маленькие пещеры, набегающие и быстро рассеивающиеся тучки.
— Это хребет Бельвиль, — объясняет Шанц, — за горизонтом расположена французская батарея, вероятно на расстоянии четырехсот метров в тылу и пяти тысяч пятисот метров от
Бертин не может оторваться от волшебного прибора.
— Все — для уничтожения!
Он качает головой и опять пристально смотрит через стекла в серой оправе.
— Когда вое эти чудеса техники будут использованы для созидания?
— Гм, когда? После заключения мира, конечно! Когда эти прохвосты поймут, что не и состоянии перерезать нам глотку…
Да, оба сходятся на том, что страстно жаждут мира. Они плетутся обратно, наслаждаясь легким, согретым солнцем воздухом. Надо еще покурить и потолковать, в какие формы выльется будущая жизнь. Пауль Шанц надеется сделать карьеру (в управлении тех верхнесилезских каменноугольных рудников, где пока его заменяет отец; там предвидится масса работы. Рудники приходят в упадок, пишет отец, нет возможности обновить оборудование, газ и вода угрожают шахтерам. Германский уголь составляет одно из важнейших средств борьбы. Нейтральные страны и союзники, сколько бы ни получали его, требуют еще и еще. Товарные поезда отправляются с вокзалов Верхней Силезии и останавливаются лишь в Константинополе, Алеппо, Хайфе. Чаще всего Бертин уделяет лейтенанту лишь с полчаса. Его влечет дальше.
Однажды он не застал на месте своих друзей из Дуомона: они ушли на позиции, чтобы установить новые минометы. В середине октября, как полагают, будет произведена местная операция для улучшения положения пехоты. Но в следующий раз он уже заранее уговорился с Зюсманом о месте встречи, и тот, непринужденно болтая, рассказал ему дорогой о потерях, которые подогрели капитана Нигля до нужного состояния.
— Наш писатель в ужасе от бремени, которое лежит на совести господина лейтенанта, — усмехается Зюсман, входя к Кройзингу и глубоко вдыхая табачный дым.
Бертин, наслаждаясь первыми затяжками свеженабитой трубки, спокойно встречает удивленный взгляд серых глаз Кройзинга. Он сразу соображает, что надо очень осторожно выбирать слова, чтобы не рассердить офицера.
— Четверо убитых, — говорит он, — и столько страданий: ведь это и для вас не безразлично?
— Почему? — спрашивает Кройзинг.
— Разве тут нужен ответ? — отвечает новым вопросом Бертин.
Лейтенант предостерегающе замечает, что вместо пустой заносчивости полезнее было бы думать логически.
— Разве я несу ответственность за войну? Очевидно, нет. Точно так же за личный состав батальона Нигля отвечаю не я, а соответствующий районный штаб. А что эти люди подчинены мне — за это в последнем счете отвечает германский кронпринц. Что же вам нужно от меня?
Бертин предлагает на время оставить в стороне эти большие и далекие горизонты и сосредоточиться на маленькой, может быть второстепенной подробности: именно на том, кто бросил этих людей в Дуомон и на каком основании?
— Основание — служебная необходимость, — гневно кричит Кройзинг.
Бертин
Кройзинг недовольно морщит лоб и досадует на себя за вспышку. Он кусает губы, сердито уставившись в одну точку, и затем переводит глаза на испуганного гостя.
— Извините, — говорит он наконец. — Но ваша наивность в самом деле может вывести человека из себя.
— Жаль, — говорит Бертин, — ваш табак так нравится мне, теперь из-за моей наивности придется отказаться от него.
Кройзинг думает: правда, Бертин очень чувствителен, но это понятно. Этим и объясняется его нытье, которое так разозлило меня.
— Эх, вы, — шутит он, — какой вы хрупкий, словно сырое яйцо. По-видимому, мне придется раздобыть какого-нибудь Книгге 6— правила обхождения с землекопами. Не выпить ли в знак примирения?
Он открывает шкафчик — для этого долговязому лейтенанту достаточно лишь протянуть руку направо от себя, — вынимает уже знакомую бутылку, наполняет рюмки.
— Prosit 7, — говорит он, — будем опять друзьями!
Бертин пьет не торопясь, маленькими глотками. Зюсман сразу выпивает полрюмки. Кройзинг с видимым удовольствием отправляет коньяк в глотку.
— А! — говорит он. — Приятная штука. Можно вести войну без женщин, без боевых припасов, даже без позиций, но нельзя без табака и во всяком случае — без алкоголя.
Бертин, силясь преодолеть обиду, начинает распространяться о сербской сливянке, которая по вкусу похожа на этот коньяк. Кройзинг прикидывается очень заинтересованным и говорит, что сап и бы Бертин когда-нибудь пресытился западным фронтом, то «сливонец», пожалуй, мог бы соблазнить его на поездку в Македонию. Но в общем неловкость не проходит.
Зюсман глубокомысленно переводит взор с одного на другого.
— Нет, — говорит он, — так вы не столкуетесь, господа, Вам следует отнестись к диспуту с полной серьезностью. В конце концов я виновник этой неприятности, и я должен устранить ее. Наш писатель полагает, что вы, Кройзинг, послали землекопов в Дуомон и вы несете ответственность за «несчастные случаи на производстве», поскольку у вас личные счеты с капитаном Ниглем. Не так ли, господин писатель?
Бертин кивает головой.
— Землекопы-баварцы были для вас лишь придатком к капитану Ниглю, незаметными статистами. Моральный прожектор господина писателя бросает на них сейчас сноп света — смотрите; убитые и раненые! Простые люди. Теперь слово за господином лейтенантом, — говорит он и гасит папиросу. Вместо пепельницы на столе стоит сплюснутая бронзовая гильза большого мортирного снаряда; их охотно приспосабливают для этих целей в инженерных парках.
Подумав, Кройзинг говорит:
— Унтер-офицеру Зюсману хвала за то, что он снова правильно расставил фигуры. Рассмотрим этих людей. Шевельнули ли они хотя бы пальцем, чтобы помочь брату? Отнюдь нет. А ради кого брат навлек на себя немилость Нигля и-компании? Ради этих людей. Таким образом, они, если смотреть на вещи широко, тоже повинны в его смерти. Поэтому я бросил их в такое место, где им будет не в пример жарче, чем в прежнем. Эту ответственность я беру на себя. Какая-нибудь рота нестроевых солдат все равно должна была в интересах службы получить подобный приказ и выполнить его. Я выбрал эту.