Воспоминание о России
Шрифт:
Этого самого Павлушеньку В. И. воспитывал при помощи гувернантки-англичанки. Но когда сыну было еще года три, он пожелал залезть в пруд и чуть не утонул.
Гувернантка с опасностью для своей жизни его вытащила. Владимир Иванович рассчитал гувернантку.
— Мой сын свободен, — объяснил он, — раз он хочет утонуть, вы не имеете права ему препятствовать.
В своем имении-даче близ города Клина он терроризировал всю округу. Крестьянам он запретил проходить чрез свою землю. Коль скоро он усматривал подобное нарушение — он выходил сам и, остановив крестьянку, нарушительницу «действующих узаконений», начинал говорить ей раздельно и грозно:
— Сударыня! Вам, наверное,
Крестьянка уже ревела белугой, ничего не понимая из речи страшного барина и думая только о том, как бы удрать поскорее…
В парке своего Демьянова он отдавал в наем дачи и тщательно, мелочно следил за абсолютной чистотой парка. Если он усматривал, что кто-либо из дачников бросил в траву окурок, — он шел следом, поднимал окурок и прятал его.
Ночью, часа в два, когда все уже спали, грозный хозяин усадьбы звонил в дачу, где жил провинившийся, и когда в дверь высовывались перепуганные лица, недоумевавшие, в чем дело, он спокойно вручал окурок, говоря:
— Вы, сударь, изволили забыть в моем саду вашу вещь. Благоволите ее принять обратно.
И торжественно удалялся.
Он был великим любителем книг. В его библиотеке было одно из лучших собраний книг по истории революционных движений. Там были и редчайшие издания, уникумы.
Изредка он их давал знакомым на просмотр — но когда книги ему возвращались, то возвративший должен был подвергнуться целой унизительной церемонии.
В. И. садился за стол. клал принесенную книгу и, вооружившись огромной лупой, начинал ее просматривать страницу за страницей, выискивая, не испорчена или не замазана она в каком-нибудь месте. Это издевательство длилось часами и проводилось с адским педантизмом, причем «возвративший» книгу должен был стоять, потому что другого стула не было. Наконец, найдя какую-нибудь царапину или отметку, Владимир Иванович шумно поднимался и, отдавая книгу изумленному читателю, говорил:
— Милостивый государь, вы можете себе взять эту книгу. В таком виде она мне не нужна, изволите ли видеть.
И уходил, оставив неосторожного читателя в полном недоумении и растерянности.
Обычно тот просто ретировался, конечно книги не взяв. И больше уже книг не просил.
Он любил доставлять людям неприятности, заставлял их выслушивать то, что, по его мнению, могло бы их «позлить». С религиозными людьми он начинал обычно богохульствовать и издеваться над религией. Помню его длинный богохульный разговор с С. П. Бартеневым, который был очень религиозным человеком. В. И. богохульствовал, пустив в ход свою самую тяжелую и грубую антирелигиозную артиллерию, — а Бартенев спокойно слушал. Вдруг Танеев замолчал.
— Вот вы спокойно слушаете, — сказал он разочарованно, — а иные ведь в ярость приходят.
Музыкантам он обычно говорил, что музыка — это пустое дело.
— Все музыканты — идиоты. Вот мой брат, например, — сущий идиот. — Потом, помолчав: — А из инструментов я предпочитаю скрипку… — Тут он делал паузу. — Потому что ее легче выбросить в окошко [109].
Когда Сергей Иванович скончался, Владимир Иванович, обычно редко посещавший своего брата, вдруг проявил неожиданную «резвость» и распорядился немедленно опечатать всю его квартиру и потом вывез всю огромную музыкальную библиотеку Сергея Ивановича к себе в Демьяново. А эту библиотеку Танеев (наш — музыкальный) предполагал оставить основанной им вместе с проф. Э. Розеновым Музыкально-теоретической библиотеке. И поневоле деятелям этой последней пришлось познакомиться с Владимиром Ивановичем в порядке отвоевывания своего достояния.
Это
— Прислали ко мне какого-то стрекулиста. Да еще на автомобиле приехал. Будто я не знаю, что на автомобилях одни жулики ездят. Пусть пришлют порядочного человека.
Пришлось разыскивать подходящего к понятиям В. И. «порядочного человека». Выбор пал на старого Кашкина. друга Чайковского и Рубинштейна. Наученный опытом Энгеля, Кашкин поехал по железной дороге и удостоился приема.
— Книги мне не нужны, — сказал старый самодур, — ведь это же книги о музыке, а я музыку терпеть не могу. Надо было бы их сжечь — но так и быть, отдам их вам.
Самая отдача, впрочем, произошла не очень скоро. В. И. любил поучить людей, особенно когда они в нем нуждались.
Но желание друзей исполнить волю покойного Танеева было так сильно, что все утомительные и многократные визиты к нему за пятьдесят верст, во время которых он всем рассказывал свою теорию о трех сортах людей и о своей нелюбви к музыке, — все было проделано, и книжное достояние Танеева водворилось на месте, ему уготованном.
Владимир Иванович пережил своего брата на много лет — он дожил до крушения старой России и увидел большевиков и советский режим. Уже больной, преклонных лет, страшный старик лежал в имении своих знакомых около Демьянова, когда уездный «исполком» постановил реквизировать его библиотеку и отобрать книги в «книжный фонд»… Приехали в отсутствие хозяина красноармейцы и комиссары и стали хозяйничать на старом пепелище русского феодала-анархиста. Перерыли все книги и вдруг остановились, пораженные священным ужасом…
В отдельной папке среди книг лежала толстая пачка писем…
Это была переписка Карла Маркса с… Владимиром Ивановичем Танеевым.
Немедленно все книги были водружены на свои места, священная папка бережно помещена в шкаф… Было собрано экстренное заседание исполкома. И единогласно постановлено:
«Товарищу Танееву вернуть его имение в пожизненное владение, равно и книги и всю обстановку и назначить ему месячное содержание в размере 3000 рублей».
«Товарищ Танеев» тем временем ничего не подозревал и, чувствуя, что ему вообще жить остается уже мало, совершенно спокойно и равнодушно-злобно относился ко всему вокруг свершавшемуся. Но вот к нему приехали вестники уездного правительства с «постановлением». Старый анархист еще раз остался верен своему «стилю».
Он встретил вестников в халате, прочитал постановление и сказал:
— Ступайте вы все к… — Тут следовало нечто из репертуара мало литературного, но хорошо понятного «вестникам».
— А о Марксе, — прибавил он, — не смейте мне ни слова говорить [110].
Справедливость требует указать, что несмотря на столь нелюбезный прием «друга Маркса» постановление не было отменено и пенсия выплачивалась Танееву, но очень малое время, ибо скоро Владимир Иванович действительно отправился, как он когда-то выразился, «к черту» и не оставил никаких завещаний, что при данных обстоятельствах было только логично.