Воспоминания (1915–1917). Том 3
Шрифт:
Устроив все дела в штабе армии, повидав и милейшего начальника штаба генерала Геруа, я двинулся дальше в Грушевку, где я стоял одно время со своим штабом дивизии, а в это время уже стоял штаб корпуса. Явившись к командиру корпуса генералу Тележникову, я остался у него обедать, после чего довольно долго еще говорили о делах, так что у себя в новом расположении штаба дивизии я был только в 7 часов вечера.
И в штабе все радостно меня встретили и с какой-то надежной, что теперь все у них пойдет гладко. Меня такая встреча очень тронула, но и смутила, слишком много надежд они возлагали на мое влияние, а я чувствовал, что мои нравственные силы постепенно уходят.
Познакомился я и с новым начальником штаба Хартулари. Он оказался очень милым, хорошим, честным и мог бы быть дельным; к сожалению это был алкоголик,
Я после таких двух случаев запретил подавать вино, но это не мешало ему приходить к завтраку или обеду уже выпившим. Было то неприятно, что когда он выпьет, то его тянуло на позицию в окопы, мои офицеры штаба тогда выручали меня и принимали всевозможные меры, чтобы остановить его.
Мне весьма было жаль Хартулари, он сам мучился этим пороком, я его терпел целый месяц, пока не случился инцидент, выведший меня из терпения. Это было за завтраком, в присутствии жены начальника штаба корпуса Суходольского, очень милой женщины, которая у нас завтракала в тот день. Хартулари к моему ужасу пришел к завтраку совершенно невменяемый.
В тот же вечер я его пригласил к себе и, поговорив с ним по душе, предложил ему немедленно покинуть штаб дивизии и, приехав в Петроград, устроиться в другом месте, на что я ему и дал сроку две недели, предупредив его, если он нигде за это время не устроится, то будет мною отчислен в резерв по несоответствию.
Помещение штаба было довольно тесное, но при доме был роскошный сад, так что я очень хорошо устроился в нем, поставив себе палатку.
Ознакомление с делами дивизии. Приказ Гурко и приказы Керенского, полученные в мое отсутствие
С раннего утра, следующего после моего возвращения дня, я принялся за дела, знакомился с всеми событиями происшедшими за две недели моего отсутствия, а также и распоряжениями и приказами.
Среди них я прочел и очень характерный приказ Гурко, свидетельствовавший, до какого ужаса в некоторых частях войск достигло отсутствие всякого осознания долга. Этот случай имел место в 17-й Сибирской дивизии, которая потом, когда я командовал корпусом, испортила мне много крови.
Привожу этот приказ:
«Во время бывшего 8 сего мая большого пожара в м. Городец и ст. Замирье сгорел также и склад имущества 67-го Сибирского стрелкового полка, в огне наряду с другим имуществом погибло 560 винтовок.
Просьба сторожей помочь спасти от огня винтовки и запасы имущества, обращенная к бывшим по близости на станции многочисленным солдатам, успеха не имела. Солдаты, на обращенные к ним просьбы отвечали сторожам: «У вас спасать нечего, нет ни сапог, ни белья. Бежим туда, где этого много, а винтовки если сгорят, то наделают новых».
Работать над спасением имущества пришлось только четырем солдатам-сторожам, которые успели вынести, вследствие быстрого распространения пожара, только 440 винтовок и небольшую часть остального имущества. В отношении солдат к гибели дорогостоящего казенного имущества, к глубокому сожалению, до сих пор чувствуется взгляд на казну, как на что-то самодовлеющее, не имеющее никакого отношения к народному достоянию. Из ответов солдат сторожам видно, что они не считают необходимым и своей обязанностью спасать казенное имущество. Между тем, пора всем знать и знать крепко, что казна – это достояние всего народа, она составляется из денег народных, собираемых посредством налогов, в каждой казенной вещи есть хотя бы самая маленькая частица, данная каждым из нас, т. е. всем народом народу же. Смотреть на казну, как на что-то чуждое – нельзя, ибо вся казна принадлежит народу.
Необходимо с крайней бережливостью относиться к казенным вещам, ибо небрежное отношение к ним вызовет лишний расход на их заведение и, следовательно, лишние налоги для получения денежных средств. Нам же, военным, еще во время войны нужно особенно бережно хранить винтовки, ибо запасы их невелики и потеря нескольких сотен чувствительна для армии. Недостаток винтовок в нужную минуту может оказаться роковым и поведет ко многим напрасным потерям человеческих жизней. Обращая внимание на печальный факт отношения к казенному имуществу со стороны несознательных солдат, предлагаю всем начальствующим лицам и комитетам разъяснить солдатам, что подобное вышеприведенному отношению в настоящее время не только не допустимо, но прямо преступно.
Главнокомандующий армиями, генерал от кавалерии Гурко».
Затем в мое отсутствие было еще два приказа Керенского по вопросу о дезертирах и о предложении мира Германией. [732] <…>
Кроме этих приказов по армии и флоту опубликованы были еще два приказа по Военному ведомству о новых полковых, военно-окружных и корпусных судах. По этим приказам даже выговоры можно было объявлять только через суд, таким образом, власть начальствующих лиц все сокращалась; я не мог даже сделать замечания, а зато во время боя мне предоставлялось право бить кулаками, нагайками, я мог застрелить любого офицера или солдата, прямо абсурд какой то. <…>
732
Здесь опущены.
Происшествия в дивизии в мое отсутствие и как я реагировал на них
Ознакомившись со всеми приказами и распоряжениями за мое отсутствие, я по очереди принял с докладами всех начальников отдельных частей дивизии, начиная с генерала Буйвида, который командовал дивизией за время моего отсутствия.
Он мне доложил обо всех причинах, которые, по его мнению, способствовали перемене настроения в дивизии.
Доклады командиров полков также ничего утешительного не дали, да другого и ожидать нельзя было, т. к. полки были разбросаны, размещены плохо, тесно, и вообще в резерве полки всегда разбалтывались, а при тогдашних условиях производить занятия было очень трудно. Кроме того все последние распоряжения, наполненные «углублением революции», могли только способствовать разложению армии, права солдат все увеличивались, а про обязанности все забыли; повторяли войскам одно только ненавистное им слово «наступление», да изредка появлялись истерические приказы Керенского. Ознакомившись с положением дел в частях дивизии со слов начальствующих лиц, я стал постепенно все подбирать к рукам и приводить в порядок.
В мое отсутствие в 59-м полку было преступное посещение немецких окопов двумя офицерами полка. По этому поводу генералом Буйвид был отдан следующий приказ, который я не мог не приветствовать:
«19 июня 1917 г.
Приказ № 238 по 15-й Сибирской стрелковой дивизии.
г. дв. Флорианово
Из представленного мне, при рапорте командира 59-го Сибирского стрелкового полка от 18-го сего июня за № 225, дознания, усматриваю, что 15-го сего июня младший офицер команды пеших разведчиков [733] той же команды и полка, со стрелками Афанасием Андреевым [734] и Романом Боровских [735] ходили в немецкие окопы для мирных сношений, где и пробыли около часу. При этом прапорщик Лемешек [736] по собственному его признанию ходил, чтобы узнать, как живут жители Люблинской губернии, а стрелки Андреев и Боровских – якобы для того, чтобы лучше рассмотреть ранее ими замеченное пулеметное гнездо.
733
Лемешек.
734
…Андреев Афанасий, в 1917 – стрелок команды пеших разведчиков 59-го Сибирского стрелкового полка.
735
…Боровских Роман, в 1917 – стрелок команды пеших разведчиков 59-го Сибирского стрелкового полка.
736
…Лемешек, в 1917 – прапорщик, младший офицер команды пеших разведчиков 59-го Сибирского стрелкового полка.