Воспоминания (1915–1917). Том 3

Джунковский Владимир Федорович

Остальные дни я оставил для объездов учреждений корпуса и расположения частей.

10 октября командующий 7-й Туркестанской дивизией генерал Гондель уехал в отпуск и в командование дивизией вступил командир бригады герцог Н. Н. Лейхтенберский, чему я был очень рад, т. к. на него я мог вполне положиться: это был и храбрый и толковый командир, твердого характера и не малодушный. Кроме того, я был с ним в дружеских отношениях, свою службу он начал в Преображенском полку на правах вольноопределяющегося моей роты и под моим руководством, когда я нес строевую службу в этом полку. Я был вполне в нем уверен и знал, что ничего скрывать от меня он не будет, а для меня это было главное. Он был сыном князя Николая Максимилиановича [827] , внука Николая I. <…>

827

…Романовский Николай Максимилианович (1843–1891), князь, 4-й герцог Лейхтенбергский, внук императора Николая I, генерал от кавалерии (1890), геолог, президент Российского минералогического общества.

Объезды

полков и учреждений корпуса я начал с полков 8-й Сибирской дивизии, приказав 32-му полку этой дивизии быть построенным 11 октября к 10 часам утра в районе своих расположений. Подъехав к выстроенному полку, я заметил растерянные лица начальника дивизии и других – оказалось, что 2-й батальон отказался выйти, и перед мной стояли только 1-й и 3-й батальоны и команды. Я, ни слова не говоря, обошел выстроенные части, которые, надо отдать им справедливость, глядели молодцами и очень бодро приветствовали меня. Обратившись с несколькими словами привета, я высказал им свой взгляд на поступок их товарищей 2-го батальона, потом пропустил представившиеся мне части церемониальным маршем. Надо было видеть, как они проходили, как тянулись, казалось, своим старанием они хотели как бы загладить позорное поведение 2-го батальона. По окончании смотра я обошел все помещения полка, кроме 2-го батальона, который ожидал, что я приду побеседовать с ним и, как мне передавали, был очень разочарован, когда я, пройдя мимо стрелков этого батальона, стоявших у своих землянок, не поздоровавшись с ними, сел в автомобиль и уехал. Вернувшись к себе, я собрал совещание, на котором каждый командир полка и отдельной части сделали мне подробный доклад о настроении в своих частях.

На другой день я отправился в 67-й полк, который, к моему удивлению, представился мне отлично и никаких протестов по поводу расформирования не заявил, напротив, беседы с офицерами и стрелками произвели на меня очень хорошее впечатление.

Однако вслед за моим посещением этого полка 17-й дивизии я стал получать донесения об отказе одного полка за другим этой дивизии исполнить приказ о расформировании, что меня поставило в очень затруднительное положение, т. к. в связи с этим расформированием я уже отдал приказ о перегруппировке на позиции. Пришлось переделывать всю диспозицию. Все это произошло под влиянием сильной большевистской пропаганды. Из сочувствия к полкам 17-й дивизии последовал отказ и полков Туркестанской дивизии идти на позицию. Пришлось столкнуться с самым серьезным неисполнением боевых приказов, члены корпусного комитета ездили во все части уговаривать полки, но успеха не имели. Пришлось отменить перегруппировку, говорить по «Юзу» [828] с командующим армией. Он находил, что у меня это все детские игрушки, о которых волноваться не следует, что в Гренадерском и 50-м корпусах куда хуже; там прямо уходили с позиции. Но мне от этого легче не было: я не мог так покойно на все это смотреть. И решил испробовать еще одно средство и отдал приказ, с целью рассеять поводы, которые приводили агитаторы, и для выигрыша времени разрешил как бы отсрочить расформирование до возвращения делегации от военного министра. <…>

828

Телеграфный аппарат, называемый по имени изобретателя Д. Юза.

На другой день выхода этого приказа я получил донесение, что 67-й полк постановил исполнить мой приказ о расформировании и, в полном порядке, выступил уже по назначению. Это было мне большой победой, но я все же опасался, как бы Керенский не напортил мне.

От этого истерического человека можно было всего ожидать, он мог для популярности, или просто по непониманию, под влиянием минуты, разрешить делегации от 55-го полка не расформировываться. Тогда бы все пропало и я был бы поставлен в глупейшее положение; к счастью, этого не случилось. Одновременно с донесением об исполненном 67-м полком приказе я получил уведомление, что 2-й батальон 32-го полка хочет послать ко мне депутацию с извинением за некорректное относительно меня поведение, но потом, под влиянием опять-таки агитации, депутация ко мне не явилась. <…>

К сожалению, командарм не решился на предложенную мною крутую меру расформирования 2-го батальона 32-го полка, т. к. в других частях даже более преступные замыслы оставались безнаказанными.

16-го я отдал приказ по поводу неправильного толкования вопросов об отдании чести, дав следующие разъяснения:

«16 октября 1917 г.

Приказ № 978 3-му Сибирскому армейскому корпусу

Действующая армия

Знакомясь с постановлениями войсковых комитетов вверенного мне корпуса, а также и беседуя с представителями частей, я не мог не обратить внимания на неправильное понимание некоторыми частями и отдельными лицами вопросов об отдании чести, отмененной Приказом по армии и флоту от 11 мая с.г. п. 12 и отданием воинских почестей, не отмененных и подтвержденных в декларации Временного правительства от 7 марта с.г. в положении об основных правах военнослужащих, объявленных в приказе по армии и флоту от 1 мая с.г. за № 8 в применении к п. 12 этого приказа.

Смешение двух пониманий отдания чести и отдание воинских почестей может повести к ряду нежелательных недоразумений. Поэтому я считаю долгом разъяснить по войскам вверенного мне корпуса, что под отданием воинских почестей командами и частями следует подразумевать команду «на караул», подаваемую во всех случаях, предусмотренных строевым уставом пехотной службы: для встречи начальника, производящего смотр, выносе и относе знамен и уставом гарнизонной службы при смене караулов, вызове караулов для отдания почестей лицам, коим это положено, так и духовным и погребальным процессиям, а также и в правилах, предусмотренных в том же уставе о почетных караулах».

Успокоясь несколько после инцидентов

в 32-м полку и полках 17-й Сибирской дивизии, я получил донесение о новой неприятности в 25-м Сибирском полку, где соединенное заседание полкового, ротных и командных комитетов вынесло постановление о немедленном удалении командира полка Данишевского [829] , основанное на голословных обвинениях его в нежелании работать с выборными организациями. Это известие меня совсем сразило – полковник Данишевский был выдающимся командиром полка, офицером беззаветной храбрости, имел орден Св. Георгия 4-й степени. Потеря такого командира для боевой службы корпуса была невознаградимая. Оставаться ему в полку, конечно, было бесполезно после нанесенного ему оскорбления, и т. к. он, по кресту Св. Георгия, имел право на отпуск, то я ему разрешил 2-х месячный отпуск с сохранением содержания, а там видно будет. Копию протокола собрания я препроводил в штаб армии и комиссару армии, прося его назначить расследование своей властью. Выполнив это, я сел верхом и поехал в 25-й полк к Данишевскому, выразить ему сочувствие по поводу нанесенного ему оскорбления и возмущение поступку представителей полка.

829

…Данишевский Дмитрий Андреевич (? – 1919), полковник (1916), в 1917 – командир 25-го Сибирского стрелкового полка. Участник Белого движения, погиб в бою.

Вернувшись, я отдал по корпусу следующий приказ:

«Командующий 7-й Сибирской стрелковой дивизией при надписи от 17 сего октября представил мне рапорт командира 25-го Сибирского стрелкового полка генерала-лейтенанта Кондратенко, от 16-го общего заседания полкового, ротных и командных комитетов того же полка.

Ознакомившись с содержанием означенного протокола, я не мог, при всем моем уважении к войсковым организациям, не придти к грустному размышлению о том, с какой легкостью полковым комитетом вынесено столь серьезное постановление, как удаление командира полка.

Забыта вся выдающаяся боевая служба командира полка, забыта пролитая им два раза кровь за спасение родины, забыт и орден Св. Георгия, украшающий его грудь, свидетельствующий об его беззаветной службе.

Разрешив полковнику Данишевскому двухмесячный отпуск, приво на каковой ему дает орден св. Георгия, я не считаю возможным оставить подобный случай особой важности без расследования и вхожу к командарму с ходатайством просить комиссарма-2 назначить по сему случаю расследование».

В этот же день я посетил штаб 7-й Сибирской дивизии в Турце, где приказал собрать всех командиров полков, дивизий и начальников отдельных частей. Среди офицеров штаба со времени моего командования этой дивизией, год назад, было мало перемен. Приняли меня радушно, с трогательным гостеприимством. Сначала пообедали, потом было совещание. Пришлось говорить очень много, прямо учить их, объяснять с азбуки, т. к. все опустили руки, находились в подавленном настроении, представляя все своему течению, а это было плохо, т. к. все катилось под гору, и потому необходимо было делать преграды, задерживать этот поток и отводить его в сторону, а в то время это было еще возможно.

Из штаба 7-й Сибирской я проехал в Рапиово, где стоял 3-й Сибирский воздухоплавательный отряд, подробно осмотрел его расположение и проверил тетрадь с записями наблюдений с аэростата. На другой день я сделал смотр штурмовому батальону 7-й Сибирской дивизии и был очень удовлетворен боевым видом молодцов штурмовиков.

Оттуда я проехал в 6-й Сибирский авиационный отряд, которым командовал лихой барон Боде [830] . Мне казалось, что я попал в какой-то оазис среди всей разрухи, до того блестяще мне представился этот отряд. Приехал я к ним совершенно для них неожиданно, как раз перед отправлением одного летчика с наблюдателем на разведку в сопровождении истребителя. На моих глазах аппараты взлетели на воздух, несмотря на отчаянный ветер. Особенно лихо поднялся истребитель, небольшой боевой аппарат. Как только пустили машину, этот аппаратик стремглав покатился по полю прямо к деревьям, казалось вот-вот сейчас столкнется с ними, но дойдя шагов 20 до них, истребитель этот сразу взял высоту, поднявшись почти отвесно, это был отважный трюк, удивительно эффектный. Затем поднялся корнет Казанский [831] с наблюдателем на другом аппарате. Аппарат бросало ветром, как мячик, но летчики скоро справились и взяли направление к позиции.

830

…защиты крепости Верден – имеется в виду сражение под Верденом между немецкими и французскими войсками на Западном фронте в период с 21.02. по 18.12.1916.

831

…Казанский, в 1917 – корнет Черкасского конного полка, летчик-наблюдатель 6-го Сибирского корпусного авиационного отряда. // 239…Рублев Федор, в 1917 – стрелок 9-й роты 30-го Сибирского стр. полка.

Когда они исчезли из виду, я обошел все мастерские, гаражи, помещения команд, выслушивал доклады. Во время чая в собрании летчики вернулись, пройдя в 1 1/2 часа 150 верст. Прямо с аппарата они явились ко мне с рапортом. Я прошел с ними в оперативную комнату, где мне был сделан подробный доклад с указанием на карте всех обследованных пунктов немецкой позиции. В отличном расположении духа я вернулся к себе…

19 числа я присутствовал на открытии и освящении лазарета Елизаветинской общины недалеко от стоянки штаба моего корпуса. Это тот самый отряд, о котором я не раз упоминал в своих воспоминаниях о войне 1916 года, когда командовал 7-й Сибирской дивизией. Было очень симпатично, уютно на их празднике, встретили меня с тем же гостеприимством, как бывало и ранее. Состав врачей и сестер был почти прежний, т. к. они стояли всего в версте от нас, то я часто в свободное время ездил к ним отдохнуть душой.