Воспоминания арабиста
Шрифт:
А именно:
1. „Антология литератур Востока“, ХГУ, 1961 г. Большая книга с переводами с 18 восточных языков и большой моей вводной статьей о востоковедении в Харькове за 200 лет, комментариями и т. д. Об этой книге и ее странной судьбе я напишу Вам впоследствии.
2. Чуваши и булгары по данным Ибн Фадлана. Чебоксары, 1954 г. Книга, имевшая немалое значение для историков Чувашии…
3. Сейчас я усиленно заканчиваю большую работу, начатую еще в 1934 году, „Аль-Масуди о западных славянах и их соседях“… Так вот, иншаллах [59] я все это закончу до конца текущего 1969 года, то об этом можно будет доложить на юбилейном заседании.
59
Если (араб.).
Вот,
На этом кончаю, ибо устал… Сейчас пойду лягу после тяжелой работы по писанию письма.
Желаю Вам здоровья и всех жизненных благ. Привет всем, кто меня помнит в Ленинграде».
Не только в Ленинграде витает образ Андрея Петровича: наука, где бы ни бились преданные ей сердца, навсегда сохранит память о человеке, который бескорыстно и самоотверженно отдал ей все, чем был так щедро наделен сам.
Улица Орбели
Трамваи, идущие на крайний северо-восток Ленинграда, миновав проспект Энгельса, круто сворачивают вправо и начинают подниматься к Политехническому институту. Шеренги старых потемневших зданий все чаще прорывает светлое многометровье свежих корпусов.
— Следующая остановка — улица Орбели!
Два брата Орбели, физиолог и востоковед, имя которых дано бывшей Большой Объездной улице, были выбраны академиками в один и тот же день, 1 июня 1935 года. Леон Абгарович, ученик отца теории условных рефлексов Павлова, работал в Институте экспериментальной медицины, возглавлял Военно-медицинскую академию и Физиологический институт. Иосиф Абгарович, питомец творца яфетической теории Марра, двадцать лет руководил Эрмитажем, а дни свои окончил на посту заведующего ленинградским отделением Института востоковедения.
Он пришел к нам в трудный час, когда уже померкло яркое созвездие старых академиков-ориенталистов, чьи труды принесли отечественной науке всемирную славу, когда остро ощущалась утрата в тяжкую годину войны большой части среднего звена специалистов, когда силами нового поколения советских арабистов и синологов, индологов и японистов нужно было восстановить и развить надломленные традиции большой науки. Иосиф Абгарович отдался решению вставшей перед ним задачи со всей страстностью, которая лежала в основе его характера, со всем энтузиазмом, который был заложен в нем его южной природой. Крохотная комнатка, в которой он работал, являлась оперативным штабом боевых действий. Здесь рассматривались темы первоочередных научных исследований, обсуждались кандидатуры исполнителей и сроки; визировались в печать готовые работы; решались кадровые вопросы; намечались пути систематического повышения ученой квалификации и политической образованности сотрудников; развязывались конфликтные узлы; разрешались финансовые и хозяйственные дела. Заведующий, с утра до вечера окруженный людьми, вникал во все тонкости разнообразных проблем. Опыт организатора науки, приобретенный за долгие годы работы в Эрмитаже, конечно, очень пригодился на новом месте. Академик был во всеоружии, дело постепенно налаживалось, и он молодел, видя все более зримые успехи своего коллектива. Лишь близкие знали, чего стоило ему постоянное напряжение: завершался семидесятый год жизни.
Иосифу Абгаровичу было мало множества повседневных забот, ибо частью их он, вероятно, тяготился; сколь кипучей и разносторонней ни была бы натура, профессия ученого неизбежно кладет на нее свой отпечаток, человек становится книжником и подчас неслышно тоскует о том, что остается мизерное время для собственных исследований. Такие, как Орбели, утишают горечь мыслью: «Ничего, это все пока, пока… Вот, поднимется из руин сильный институт, отладим всю эту сложную машину, тогда…». На возраст, конечно, оглядки нет: Орбели был прежде всего ученым. Он часто собирал нас для бесед, чтобы «отвести душу», ставя себе при этом, конечно, задачу нравственного воспитания молодого коллектива.
Мы сходились в громадный зал бывшего великокняжеского дворца; широкогрудая Нева и золотой шпиль Петропавловского собора, видневшиеся за пятью высокими окнами и балконом с резной решеткой, отражались в окруженных лепными амурами зеркалах. Сейчас тут помещалась читальня нашей институтской библиотеки, строгая тишина царила в стенах, где когда-то гремел оркестр и переговаривались по-французски разряженные пары танцующих. Мы усаживались за большой, в половину зала, рабочий стол, Иосиф Абгарович неспешно входил через боковую дверь и садился с нами рядом.
— Дорогие товарищи, сегодня мне хотелось поговорить с вами вот о чем…
Он так и обращался — не «уважаемые коллеги», как важно и холодно, с любезной и пустой улыбкой, роняют иной раз ученые мужи, стремящиеся выказать мнимую респектабельность; он говорил: «дорогие товарищи», и были в этих простых и привычных словах и гражданский пафос, и безыскусственная сердечность. С неулыбчивым лицом, внутренне сосредоточенный, он раздумчиво, неторопливо, глядя не в бумажки, а только в свои мысли, называл нам устои этики ученого, излагал свои суждения — всегда острые, бескомпромиссные, принципиальные — и вспоминал свою поучительную жизнь.
Он ценил и берег все живые силы науки. Его любовь к нам была взыскательной и разборчивой. Благодарная память воскрешает один эпизод за другим.
Улица Орбели.
Мы все прошли по ней — все, кто пришел в Институт востоковедения до 2 февраля 1961 года, когда навеки сомкнулись глаза Иосифа Абгаровича.
Нет, мы и сейчас идем по ней. Как и по улицам других учителей наших.
Заключение
Если бы меня спросили, какие из своих работ я считаю достойными памяти в науке, я назвал бы всего три книжки: «Арабы и море», «У моря арабистики» и «Воспоминания арабиста».
— Позвольте, — сказали бы мне, — а «Три неизвестные лоции Ахмада ибн Маджида», первая в арабистике публикация памятников морской литературы? А работа по подготовке критического издания арабской навигационной энциклопедии XV в. — это скрупулезное исследование в пяти томах, унесшее столько ваших сил, но пока еще не увидевшее света? А монография об аль-Махри, также полностью готовая к печати? А доклады ваши на международных конгрессах, статьи и этюды…
И я бы ответил:
— Да, как отмечала критика, эти работы внесли в науку довольно много нового. Однако, написанные строгим профессиональным языком, изобилующие специальной терминологией и техническими выкладками, они в общем доступны лишь сравнительно узкому кругу специалистов. Между тем, каждое научное свершение должно служить всем людям — вспомните о рентгеновских лучах или электронных вычислительных машинах. Я и старался в названных мною книжках передать то, что удалось мне добыть, всем людям; по-моему, это и есть конечная цель ученого — ведь и малый опыт, если он истинный, пополняет сокровищницу человеческой души, помогает человеку идти к внутреннему совершенству. Не знаю, насколько мне удалось быть полезным обществу, которому каждый из нас, востоковедов, столь многим обязан, но я к этому стремился. Кстати, советское государство удостоило Игнатия Юлиановича Крачковского Государственной премии первой степени именно за его научно-популярную книгу «Над арабскими рукописями», снискавшую ученому всенародное признание. Поток добрых, сердечных слов, идущий от читателей моих работ широкого плана, говорит о том, что мысль, высказанная в начале этого раздела, имеет свои основания.
Литература, рекомендуемая читателям, желающим пополнить свои знания в области арабистики
Беляев Е. А. Арабы, ислам и арабский халифат в раннее средневековье. М., 1965.
Климович Л. И. Ислам. М., 1962.
Крачковский И. Ю. Избранные сочинения в 6-ти т.
т. I: Над арабскими рукописями. (Листки воспоминаний о книгах и людях). Арабистика и вопросы истории культуры народов СССР. М.—Л., 1955;