Воспоминания арабиста

Шумовский Теодор Адамович

*

Не о себе я слезы лью И не о тех, кто пал в бою. Скорблю о тех, кто не любивши Напрасно прожил жизнь свою.

*

Кто не любил и кто любимым не был, Тому скажи, не пряча укоризн: «Гори в аду за стыд земли и неба, Тебе для страсти подаривших жизнь!»

*

У Илен по ночам полыхают уста Жизнью, И струится, и плещет ее красота Жизнью, И вздымает ей грудь жаркой кровью весна, и трепещет в глазах золотая волна, Чаша тела Илен до краев налита Жизнью.

*

Не смейте плохо думать об Илен! Вы недостойны думать об Илен, Завистники, ревнивицы и сводни! Достоин я! Но я люблю Илен.

*

Над Шемахой простерлась тишина, Душа тоской и нежностью полна. Созвездья, как рассыпанные деньги, Неспящим глазом сторожит луна. Сказали мне: «Ты дожил до седин, Разумен будь. Как добрый семьянин, Люби семью, цени покой и деньги. Живи, как все. Ты в мире не один». Невольник дел обыденных моих, Да, я — как все, когда свершаю их. Но я — один, когда, уйдя от мира, Полузакрыв глаза, чеканю стих, Но я — один, когда, забыв семью, Приникну к той, которую люблю, В ком для меня все утешенья мира, Кому на грудь я слезы счастья лью.

*

Ум не советчик нам в любви, Но будь разборчивым в любви. Стыдись, когда тебя не любят Достойные твоей любви.

*

Виноградная гроздь, осененная первым пушком, Соловьиная песня над первым весенним цветком, Серебристые капли ночной ароматной росы — Это все о тебе говорит мне своим языком.

*

«К тебе, которой день и ночь молюсь, Без разрешенья я не прикоснусь!» Красавица подумала с досадой: «Иль евнух ты или глупец, клянусь».

*

Я рассудка и слова в любовных делах не терплю. Мне красавица — книга, где буквы я сердцем ловлю: Я в румянце, во вздохе, во взгляде ее и улыбке Без ошибки прочту долгожданное слово «люблю».

*

Когда двоих сближаются уста, Плетут венок у алой розы рта Вино и мед, желанье и покорность, Огонь и вихрь, порыв и красота.

*

Весны мои, песни твои — где? Алость крови, ярость любви — где? Иглы речей, игры ночей, встреч и разлук пестрый ручей, Мускулов сталь, сердца хрусталь — где?

*

Не вздох, а песня — память о тебе. Не мрак, а солнце — память о тебе. Не монастырь ума, а море сердца, Не мысль, а чувство — память о тебе.

Прием эмоциональной обработки стиха через употребление повторяющегося реторического вопроса либо другой формы весьма распространен в арабской поэзии. За два века до Аррани в известной элегии Абу ль-Бака Салиха Рондского, оплакивающей агонию власти арабов на Пиренеях, горестное «где?» встречается на протяжении 14 стихов девять раз; пример: «Спроси Валенсию, что с Мурсией случилось? Где Шатива? Куда исчез Хаэн?» («айна джаййяну», буквально: «где Хаэн?»). Такая фигура стиля восходит к античной древности с ее знаменитым мотивом: Ubi sunt qui ante nos in mundo fuere (Где те, кто были в мире до нас?). Еще в доисламской Аравии одно стихотворение поэта Мухальхиля пятьдесят раз пользуется формой «словно».

Восходы стыдливым румянцем зови Услышавшей первое слово любви. Румянцем при вести о первой измене Тяжелые краски закатов зови.

*

Любовь бессмертна. Огненная кровь Ее в живых рождает вновь и вновь. Она — венец стальным и чистым душам: Чем круче жизнь, тем сладостней любовь.

*

Кого стыдишься ты? Меня? Но я — ведь это ты! Я отражение твое и тень — почувствуй ты! Я отблеск роз твоей весны, отсвет заветных дум, Я отзвук сердца твоего — зачем стыдишься ты?

*

Ты оставила юности нежный и огненный взгляд, Ароматного тела налившийся свежестью сад. Почему не вернешься за ними? Растащат девчонки! Неужели так скоро забыла дорогу назад?

*

Две половинки губ — не так ли мы неразлучны? Вот кто мы. Мы два зрачка, два чутких уха, пупок и копчик — вот кто мы. Две обнимающих руки и два бедра, кипящих страстью, Два розовых куста и пчелы сосков на каждом — вот кто мы.

*

Возьми мои отрасти — а думы оставь. Возьми мое сердце — а разум оставь, И чтоб до конца уж делиться по-братски: Возьми мою жизнь — а бессмертье оставь.

*

Пыланием губ расскажи о любви И дерзостью рук расскажи о любви. Блаженным безумием буйного тела И — памятью сердца скажи о любви.

*

Полузакрыв глаза, прильни, подруга, Дай захлебнуться в губ твоих вине! Мы через губы изопьем друг друга, Я растворюсь в тебе и ты во мне.

Эти гедонистические мотивы, с большей полнотой представленные в уже упоминавшейся книге «У моря арабистики», сообщают лирике Аррани яркость и полнокровность, передача которых на другом языке подчеркнуто требует выразительного и свободно льющегося стиха, воспроизводящего фактуру подлинника.

*

«Люблю!» и «любим!» Онемей, Аррани, И эти два слова в себе огляни. Как солнце в темнице, венец на царице, Как небо в зарнице сияют они.

*

И мрак, и буря на лице твоем, И пламень молний на лице твоем. Я голову склонил, мы помирились. И дождь, и солнце на лице твоем.

Негаданно счастье рухнуло.

… Илен, Двадцатой весны ароматом полна, Навеки легла у кладбищенских стен.

В лирику Аррани вливается новая, темная струя, не уходящая из его творчества до конца жизни.

Я хожу и твержу: умерла. Умерла. Умерла. Ибо розу — тебя бестелесная тень сорвала И рассвета роса не умчалась к полдневному солнцу, А с твоих лепестков, как слезинка с ресницы, стекла.