Воспоминания Элизабет Франкенштейн

Рошак Теодор

— Ну-с, дитя мое… успокойтесь, — услышала я его голос, бархатный и звучавший словно издалека, — Дышите глубже. Вы утомлены. Чувствуете, как сильно вы утомлены? Я здесь для того, чтобы помочь вам обрести покой и отдых.

Он придвинул свой стул ко мне, так что плотно уперся коленями в мои колени. Поднял руку в белой перчатке, которая светилась в полумраке. Я смотрела на светящуюся перчатку, которая несколько раз медленно проплыла у меня перед глазами вверх и вниз.

— Если, дитя мое, вам хочется спать, я это только приветствую. Хотите спать?

— Да, — ответил далекий голос, похожий на мой

собственный. Глубокий покой объял меня, не сон, но что-то похожее на дремоту, сквозь которую я продолжала все слышать.

— Теперь не стесняйтесь, расскажите мне все, что думаете и чувствуете.

Далекий голос ответил за меня, мой голос, но не повинующийся мне:

— Стыд, стыд, стыд!

— Отчего вам стыдно, дитя мое? Оттого что согрешили вот тут? — Его руки скользнули мне под халат и легли на живот, потом передвинулись ниже; он ласково погладил меня кончиками пальцев.

— Нет! — услышала я странный голос. — Здесь! — И правая рука независимо от меня поднялась над головой и пальцы сжались в кулак в неистово-яростном жесте.

— Что это значит, дитя?

— А вот что! — закричала я. Моя рука с силой опустилась на бедро — раз, другой, третий, так что мог появиться синяк.

Месмер схватил мою руку.

— Вы сделаете себе больно, дорогая. Что с вами?

— Убила! Я убила. Я убила Виктора.

— Но Виктор здесь, с вами. Вы вместе приехали ко мне.

— Нет! Виктор лежит мертвый там, где я убила его, — в лесу. Я вонзила в него черный нож. Убила, чтобы он не мог насиловать других женщин.

Неожиданно перед моими глазами возникла сцена, так живо, словно в театре. Я была в лесу темной ночью. Ближе чем на расстоянии вытянутой руки пьяный итальянский солдат с бешенством быка насиловал визжащую девушку. Я подкралась к нему сзади; но, глянув через его плечо, увидела, что у девушки мое лицо! И она, глядя на меня, кричала, взывая о помощи. Я была и под ним, и позади него.

А потом я ударила его ножом — не один, а много раз, пока он не затих, скатился с девушки и распластался рядом с ней на спине. Его лицо, теперь смотрящее вверх, было лицом Виктора.

— Я убила его, и убила бы снова! — услышала я свой крик. — Всех насильников нужно убивать! Женщинам, которых они унизили, нужно давать такое право.

— Все это ваши фантазии, дорогая, — сказал Месмер, — Уверяю, Виктор жив. Он здесь, в доме.

— Нет, я убила его. Убила потому, что ненавижу! Он вырвал сердце из меня!

Я почувствовала, что меня всю трясет; если бы Обюэ не держал меня, я рухнула бы на пол.

— Вы не убийца, дитя мое, — сказал Месмер, — Но эта ужасная фантазия слишком долго владела вами. Пора положить ей конец, поскольку она тягостно действует на сознание. Хотите избавиться от этих страданий?

— Да, о да! — искренне ответила я.

— Тогда раскройте душу и дайте им уйти.

И тут слезы хлынули у меня из глаз, и тело затряслось от рыданий.

Я поразилась тому, сколько горя таилось во мне. Я лишила человека жизни, но теперь поняла, что убила его не чтобы спасти девушку, а чтобы наказать Виктора. Как глубоко должны были таиться эта истина и порожденные ею муки совести! Рыдания мои продолжались долго. Потом послышался успокаивающий голос Месмера:

— Не довольно ли, дитя мое?

— Да,

довольно.

— Тогда пора отдохнуть. Можете позволить себе забыться и уснуть. Когда я прикоснусь к вам вот здесь, вы проснетесь. Страдание и все, что с ним связано, уйдут. Вы верите мне?

— Верю.

— Тогда спите спокойно, — Он вытянул руку в перчатке и несколько раз медленно провел ею перед моими глазами, — Спите, пока я не приду за вами.

И я провалилась в сон, как в беспамятство.

Я проснулась от прикосновения ко лбу. Месмер сидел рядом. Я лежала в новой комнате, в шезлонге, укрытая одной простыней.

— Теперь можете проснуться, дорогая, — сказал он.

Мне казалось, что я дремала считаные минуты, но небо за окнами уже темнело. Должно быть, я проспала несколько часов. Подошел один из ассистентов, набросил халат на мои голые плечи и проводил к двери. Выходя за ним следом, я увидела других пациентов, лежавших на кушетках и погруженных в глубокий сон, как я недавно.

Хотя я проспала несколько часов, все мое тело болело, требуя больше отдыха, словно я прошла ужасное физическое испытание. Когда мы вернулись в мою комнату, ассистент помог мне надеть ночную рубашку и загасил свечу. Я уснула без снов, а проснувшись, поняла, что мучительные мои мысли исчезли; я сознавала, что совершила убийство, но не терзалась этим. Женщина тоже может схватить нож, убить и получить удовлетворение от убийства. Пока ярость не разбудила его, я не знала, что во мне может проснуться подобное чувство мести, или подобная жестокость, или подобная жажда крови. Я познала себя через ярость. Нет! Не через ярость, но через поступок, на который подвигнула меня ярость. Поступок! Вот что должна совершить женщина, чтобы познать себя.

Так я, самая критически настроенная из посетителей доктора Месмера, к тому же прибывшая не для лечения, оказалась самой восприимчивой к его методам. В последовавшие дни я чувствовала такую легкость на душе, какой не ощущала с девичьих лет; теперь, когда я освободилась от чувства вины за содеянное, сон мой стал спокойным и освежающим, как никогда. Словно из моего тела вынули терновый шип. Целыми днями я гуляла в садах, окружавших виллу, и наслаждалась их красотой.

Но Виктор, который и привез меня к Месмеру, оказался более трудным пациентом. Его лечение потребовало еще нескольких дней, в течение которых он каждый день принимал ванну. Он плохо поддавался магнетизму и судорожной терапии. Однако он прошел несколько сеансов гипноза у Месмера, что, по всей видимости, принесло ему успокоение и избавило от кошмаров, мучивших по ночам. Через две недели, по-прежнему, как я видела, слабый, он заявил, что чувствует себя достаточно хорошо и можно возвращаться в Женеву.

По пути домой мне страстно хотелось облегчить душу перед Виктором, поговорить с ним о ребенке, которого я потеряла — мы потеряли. Если бы я могла выговориться, мое исцеление было бы полным. Еще больше мне хотелось знать, какой душевный недуг вынудил его отправиться во Фрауэнфильд и насколько успешно удалось его излечить. Но ни он, ни я не могли заставить себя заговорить о подобных вещах. Был момент, когда Виктор робко спросил:

— Ты получала удовольствие от ванной?

— Я бы назвала это не удовольствием, а освобождением. А ты?