Воспоминания и письма
Шрифт:
В мае 1798 года двор переехал в Павловск, который с тех пор должен был стать летней резиденцией. Царское Село, любимое место Екатерины, было покинуто ради Павловска – этой собственности и создания императрицы Марии. Это было приятное и веселое место. Заботами императрицы Марии здания и сады Павловска были расширены. Здесь она решила делать свои приемы и приказала, чтобы в послеобеденное время устраивались чтения, на которых император не присутствовал. План не удался: каждый старался улизнуть от этого скучного и снотворного чтения. Выбор книги также мало подходил к тому, чтобы оживить присутствовавших: то был французский перевод томсоновских «Времен года».
Оба великих князя жили в Павловске, в отдельном от дворца, наскоро выстроенном
В этом году император Павел захотел объехать часть своего государства. Великие князья принимали участие в путешествии, и мы с братом их сопровождали. Император осмотрел канал, соединяющий Волгу с Невой и таким образом устанавливающий сообщение Каспийского моря с Балтийским. Это создание Петра I, делающее наибольшую честь его гению и его деятельности, оживляет всю обширную внутреннюю часть государства, перерезая его по диагонали. Император отправился посмотреть на собранные в большом количестве суда, одни из которых плыли в Петербург, другие – в Астрахань.
Сиверсу, известному гнусностью, с какой он вел дьявольское дело второго раздела Польши, было поручено возглавлять департамент путей сообщения. Разъезжая как будто для обозрения работ, он выехал навстречу императору. Сиверс показался мне старым, худым, бледным, с помятым лицом, без признаков энергии. Очень холодный прием, оказанный ему императором, предсказывал, что ему не придется долго остаться на этом месте.
Мы проехали через Тверь и вернулись в Ярославль и Владимир. Эти губернии богаты и населены, носят отпечаток зажиточности и довольства, что бросается в глаза при проезде. Эта внутренняя часть России составляет ее настоящую силу. Благосостояние и довольство, порождаемые в этих губерниях хорошей администрацией, с властью, введенной в надлежащие границы, должны были бы отвратить русских от системы преследований и угнетения, которая применяется ими в соседней стране.
В Москве, куда прежде всего поехал император, собрано было значительное количество войск, которым был назначен смотр и которые император пожелал видеть на маневрах. Это были линейные полки, не обученные, как гвардия, и не имевшие времени усвоить новые военные уставы. Инфантерия была разделена на два фронта в две колонны. Во главе каждого должен был встать один из великих князей. По данному сигналу войска должны были развернуться. Я с удовольствием вспоминаю этот маневр, удавшийся, сверх наших ожиданий, без замешательств, без перерывов фронта; на каждом фронте находилось, насколько мне помнится, по двенадцать или пятнадцать батальонов, быстро развернувшихся, выстроившихся в линию и двинувшихся вперед хорошим маршем, к большому удовольствию императора и многочисленной публики. В результате были выданы разные награды и совсем не было ни наказаний, ни монаршего гнева, которого опасались.
Из Москвы путешествие продолжалось через Нижний Новгород до Казани. Этот край красив и мог бы быть богатым благодаря плодородию почвы и судоходности рек, пересекающих его во всех направлениях, но он малонаселен. Там живет все еще полудикое население, как мне кажется, финской расы: чуваши, черемисы, сохранившие еще свою странную одежду. Я срисовал эти костюмы и отдал коллекцию рисунков моему старому другу Веселовскому. Теперь очень жалею, что выпустил их из рук, так как не знаю, что с ними сталось.
В Казани много татар, которые также сохранили свои костюм и нравы. Я сомневаюсь, однако, чтобы они твердо сохранили свой национальный дух, – не больше, чем наши татары в Литве. Дух этот чувствуется только дальше, в глубине страны, среди нагайцев и племен, соседних со степями великой Татарии или со склонами Кавказа, сохранивших воинственные наклонности. В Казани войска были собраны в меньшем количестве, чем в Москве;
Путешествие это совершилось с быстротой, лишившей его той пользы, которую мог бы принести этим губерниям хозяйский глаз, если бы поездка была обставлена иначе. Мы возвратились, не заезжая в Москву, и последним этапом был Шлиссельбург – крепость, знаменитая катастрофой, происшедшей с несчастным царем Иоанном.
Император сел на пароход на Ладожском озере. Когда мы были на пароходе, император вдруг велел позвать меня и моего брата и надел нам кресты Св. Анны второй степени как награду за службу во время путешествия. Это был единственный почетный знак, полученный мною в России. Барон Винцингероде, адъютант Константина, получил тогда шпагу ордена Св. Анны.
По возвращении из путешествия в Казань остальную часть лета мы провели в Павловске, в то время самой приятной для житья резиденции, с тех пор как Царское Село впало в немилость. К осени надо было перебираться в Гатчину. Император Павел для наиболее грустного в России времени года выбрал и наиболее грустное местопребывание, какое только можно себе представить. Он хотел, вероятно, чтобы туда отправлялись единственно из повиновения его воле.
Гатчинский дворец, состоящий из нескольких больших дворов, окруженных постройками, увеличенными в последнее время, походил на тюрьму. Он был выстроен на совершенно гладкой равнине, без деревьев, без лугов. Украшения, сооруженные в парке, имели мрачный и угрюмый вид; солнце только изредка и ненадолго освещало парк. Учитывая холод и беспрерывные дожди, ничто не тянуло туда погулять. Парады, иногда маневры, занимали утреннее время; по вечерам французские или итальянские спектакли отвлекали от грустных впечатлений и скуки, которые вызывал у тех, кто обязан был жить здесь, даже один внешний вид этих мест.
Это грустное пребывание в Гатчине и зима 1798—1799 года внесли много тревоги и неожиданных и неприятных перемен в положение лиц, составлявших русский двор.
Один турчонок, оставшийся в живых во время взятия Кутаиса и избиения его жителей, названный по имени родного города Кутайсовым, достался на долю великого князя Павла, который велел его воспитать и оставил при своей особе, вначале в качестве цирюльника, затем в должности старшего лакея. Еще в начале царствования Павла я видел, как Кутайсов приносил и подавал своему господину бульон в экзерциргауз, где инфантерия и кавалерия упражнялись в зимнее время. Лакей был в утреннем рабочем костюме, среднего роста, немного толст, но живой и расторопный, очень смуглый, всегда улыбающийся, с лицом и глазами восточного типа, в которых можно было прочесть склонность к чувственным удовольствиям. В своем утреннем наряде он напоминал Фигаро, но и тогда уже ему пожимали руки, и он был предметом рабски-почтительных поклонов со стороны большей части генералов и лиц, присутствовавших на учениях. Вскоре влияние Кутайсова на своего господина сделало его значительным человеком, сановником империи, всемогущим фаворитом. Менее чем за год он превратился из простого цирюльника-лакея в обер-шталмейстера. Чем дальше, тем более он удивлял русское общество, появляясь все в новых орденах: Св. Анны, Св. Александра, наконец – Св. Андрея. От него зависели расположение и милости императора.
Граф Кутайсов не сразу достиг всех этих почестей, сопровождавшихся значительными подарками – землей и деньгами, которые в конце концов посыпались на него со все увеличивавшейся быстротой. Он бы и не мог достичь их в такое короткое время, если бы императрица и Нелидова сохраняли свое влияние на императора. Эта невозможность для многих добиться успеха, пока продолжалось исключительное влияние императрицы и ее подруги, была главной причиной испытанного ими удара. Другие честолюбцы присоединились к фавориту, чтобы руководить им и воспользоваться той магнетической, думаю я, силой, которую он проявлял над личностью своего господина.