Воспоминания о России
Шрифт:
Сначала сдавал нормально, ответы на задания в билете прошли без сучков и задоринок, на дополнительные вопросы тоже отвечал хорошо, по крайней мере, молодой экзаменатор не указывал на ошибки. Он посмотрел на мой экзаменационный лист и явно начал нервничать. Неожиданно встал и пригласил еще одного экзаменатора постарше, блондина лет тридцати пяти. Тот тоже взглянул на мой экзаменационный лист и помрачнел. После этого задал вопрос, который я просто не понял. Я не понял даже, о чем он говорит. После моего недоуменного молчания он еще раз повторил вопрос и воодушевленно заявил: «Не знаете? Двойка. Нам такие на физфаке не нужны». Вопрос я понял через полтора года уже в Новосибирском университете. Он спрашивал о поведении какого-то типа функций в особых точках. Но в школе мы не изучали ничего из теории функций, этого вообще не было в программе. Откуда мне было знать, что просто экзаменаторам не понравились
Это была катастрофа, все в мгновение перевернулось, прощай мечты об учебе в этих прекрасных корпусах. Предстоит позорное возвращение в Волгоград и ехидные вопросы знакомых. Хорошо хоть, что родители ни словом не упрекнули меня.
Автоколонна
Разочарование разочарованием, но нужно что-то делать. Нужно идти работать. Почему-то я не стал сам оббивать пороги, предлагая себя на работу. Работу стал искать папа. Прошло два дня, и он виновато сказал: «Что-то не получается». – Он заходил к нескольким директорам и замам директоров предприятий, и все, смущенно улыбаясь, отказывали. Мне только шестнадцать, по закону работать можно, но не больше шести часов в день и еще какие-то привилегии. Кому нужен такой работник и к тому же, вероятно, маменькин сыночек? Еще через два дня он сказал, что есть курсы наладчиков торговых автоматов. Через полгода обучения в Ростове я получу свидетельство, и он устроит меня на работу в торговле. Но я хотел на рабочую специальность. Юношеская мечтательность. Еще через день папа повез меня в автоколонну № 16, представил грузному директору, и тот скептически осмотрел меня. Сингаевский (фамилия директора) заявил, что у него имеется для меня только должность ученика аккумуляторщика. Что это очень тяжелая работа, мне никаких скидок не будет, и я должен забыть о привилегиях малолеток. Было видно, что он не может отказать моему отцу, но очень хочет, чтобы я отказался от предложения. Но я был готов идти на любую работу, лишь бы не сидеть дома.
Аккумуляторный цех в автоколонне – это две маленькие комнатки и маленький склад без окон. В одной из комнат лежат на стеллажах на зарядке свинцовые аккумуляторы. Работает вытяжной вентилятор, но тяжелый кислый запах соляной кислоты не может выветриться, так как все пропитано им. Во второй комнате рабочий стол, на котором мы препарируем аккумуляторы, разрезая свинцовые перемычки и вытаскивая специальным приспособлением разрушенные секции аккумулятора. Рядом стоит перегонный аппарат, на котором получаем дистиллированную воду. Естественно, что все время гремит вытяжной вентилятор, но он не может справиться с запахом расплавленной авиационной мастики, которой залиты аккумуляторы для герметичности. Ведь перед разборкой аккумуляторов мы разогреваем мастику бензиновым резаком. Вообще, мы многое делаем при помощи этого резака: выплавляем новые свинцовые соединительные планки и контакты, свариваем разрезанные планки после ремонта секций. На полу стоят аккумуляторы, принесенные для проверки, для подзарядки и для ремонта. И все это непрерывно излучает запахи свинца, соляной кислоты и мастики. Кроме того, я ощущаю всем телом исходящее из всех углов давление электрического поля. Я почему-то чувствителен к электрическим полям: только дотронувшись, например, до электрического чайника или другого прибора, я могу сказать, есть ли контакт с сетью, даже если он не работает. А здесь все пропитано электрическими полями. В комнате только один стул, ведь работать можно только стоя. Второй стул стоит на складе. Там новые аккумуляторы, запасные пластины и деревянные сепараторы. Ну, и, конечно, всякий хлам по углам, до которого мне велено не дотрагиваться. На стуле на складе обычно сидит мой «учитель», когда отдыхает.
Мой учитель – аккумуляторщик высшего: седьмого разряда. Он немного недоумевал, зачем ему подсунули такого сосунка, но терпел, показывая мне нехитрые правила и приемы. Через неделю он мог спокойно оставаться на складе, в то время как я бегал, принимая аккумуляторы от шоферов; проверяя их остаточную емкость и наличие пробоев (замыканий пластин); проверяя качество зарядки или концентрацию кислоты в аккумуляторах; вскрывая аккумуляторы и готовя их для взгляда «мастера». И никто не мешал ему время от времени прикладываться к бутылке.
От шоферов я только принимал аккумуляторы (и выдавал готовые). Разговоры с ними вел мой шеф – Степаныч. Я не помню, как его звали, потому что все его называли именно так – Степаныч. Обычно разговор у них был короткий и только по делу. Но иногда шофер начинал просить сделать быстро, а поломка была серьезной и запасных аккумуляторов, которые мы обычно давали шоферам на время ремонта, не было. В таких случаях Степаныч уводил шофера на склад. О чем они говорили, я не знал, но, конечно, догадывался. Были и более сложные случаи. Один раз к нам пришел мотоциклист, которому за какие-то его заслуги разрешили ехать своим ходом через всю Европу в Париж. Он просил сделать ему запасной аккумулятор. Мы этим никогда раньше при мне не занимались, но Степаныч сходил куда-то и принес «банку» для мотоциклетного аккумулятора. Мы иногда по просьбе шоферов или посторонних делали аккумуляторы. Для этого у Степаныча в подсобке были припрятаны и пластины, и сепараторы, и почти новые «банки». Как он говорил: «Для хороших людей всегда найдем». – Но мотоциклетную банку я видел в первый раз. Ничего, справился под руководством Степаныча. Проблемы были только с перемычками, их пришлось подпиливать почти со всех сторон. Мотоциклист был доволен, а Степаныч получил 75 рублей, из которых двадцатку дал мне. Это был мой первый левый заработок.
Вообще-то я практически всю зарплату отдавал маме. Первый раз она чуть не расплакалась – жалко, наверное, было меня. Хорошо, что она не видела условия, в которых я работал. Отец один раз заехал посмотреть на меня, но это было значительно позже, зимой, когда я остался один после смерти Степаныча. Было очень холодно, окна открыты, и холод в цехе стоял жуткий. Обеденный перерыв, я сижу на стуле, под которым стоит вертикально шиферная труба с намотанной раскаленной спиралью. Гремят вентиляторы, в воздухе обычный коктейль наших запахов, а я сплю сидя и не услышал, как он вошел.
[Это свойство – умение спать сидя, а иногда и стоя, осталось у меня до нынешнего времени.]
Позднее, папа говорил, что ему в тот момент было очень жалко меня. Но виду не подал, поговорил со мной и ушел.
Кстати, о зарплатах. Степаныч, имеющий высший разряд, зарабатывал больше тысячи восьмисот рублей. У папы зарплата была чуть меньше. Я сдал экзамен на второй разряд через месяц после начала работы, и получал около тысячи рублей. Для сравнения, бутылка дешёвой водки стоила двадцать один рубль двадцать копеек. Так что моя зарплата была не лишней дома. Я, правда, не знал, что мама откладывала большую часть моей зарплаты для меня.
Степаныч погиб осенью случайной смертью по пьяному делу. Он бросился наперерез грузовому автомобилю, чтобы шофер отвез его домой. Он всегда говорил, что шоферюги все знают его. Но шофер не ожидал такого броска и не смог затормозить на скользкой дороге. Степаныча хоронили всей автоколонной. Я остался в цехе один. Через пару дней в цех пришел Сингаевский с парторгом, спросили, справляюсь ли с работой, не нужно ли чего-нибудь. Я ответил, что вроде все нормально. Думаю, что они спрашивали и шоферов. Через пару недель мне устроили экзамен, повысили разряд и прибавили двести рублей. Остаток осени и начало зимы проработал в цехе один, но в марте прислали помощника: Сингаевский понимал, что летом я уволюсь и буду снова поступать в институт. Правда, трудно было его назвать помощником: разряд у него был выше, и был он старше меня года на четыре-пять. Я показал ему всю нашу нехитрую технологию, и через неделю он стал хозяином в цехе.
Напарника звали Гена. Как-то в разговоре мы упомянули школы, и оказалось, что мы оба учились в 38-й школе. После дополнительных вопросов выяснилось, что один год мы даже учились в одном (пятом) классе и вспомнили друг друга. Гена в каждом классе сидел по два года и был известным в школе хулиганом. Но теперь это был почти добропорядочный отец семейства. Он мне с подробностями и матерками рассказывал, как он добивался своей невесты, как преодолевал сопротивление тестя – полковника милиции. Еще через неделю он стал более «серьезно» подходить к «левым заработкам». Реально, основную работу делал я. А он искал подработку, как у нас в автоколонне, так и в соседнем таксомоторном парке. Иногда что-то перепадало и мне. Особенно, когда приходилось делать «налево» новые аккумуляторы.
Состав шоферов у нас был удивительный. Более половины имело судимость, очень многие курили «травку», у нас она называлась «план». Ведь пить за рулем нельзя, могут надолго отобрать права. А поймать на потреблении травки очень трудно, да и кто станет ловить, кому это нужно? Ремонтники были более законопослушны, но многие, как Степаныч, злоупотребляли водкой. На это нужны деньги, и шофера привыкли, что за каждую мелочь нужно немного приплатить. Иначе долго будешь стоять в гараже и ничего не заработаешь. Ведь пока на линии, всегда есть возможность что-то подвезти и заработать десятку или четвертную.