Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
художественнее, и он работал тогда с большим рвением. Скоро, однако же, он разочаровался
относительно красавицы. Пригласила она как-то его утром прочесть ей одну поэму и
сказала, что у нее никого не будет, что она желала бы одна насладиться чтением. Тарас
Григорьевич исполнил ее желание. Шел он к ней с каким-то трепетом. Но какая же
встретила его картина? В уютной гостиной красавица сидела на диване, окруженная
студентом, гусаром и толстейшим генералом,
искусно маневрировала по-своему, обманывая всех троих, то лаская поочередно надеждой,
то приводя в отчаяние. Поэт смутился, и как прелестная хозяйка ни атаковала его
любезностью — он ушел с твердым намерением никогда не посещать красавицы и сдержал
свое слово.
Вот стихотворение, написанное по этому случаю:
Не журюсь я, а не спиться
116
Часом до півночі,
Усе світять ті блискучі
Твої чорні очі.
Мов говорять тихесенько:
«Хоч, небоже, раю?
Він у мене тут у серці»,
А серця немає,
Й не було його ніколи,
Тільки шматок м’яса...
Нащо ж хороше і пишно
Так ти розцвілася?
Не журюся, а не спиться
Часом і до світа,
Усе думка побиває,
Як би так прожити,
Щоб ніколи такі очі
Серця не вразили.
Еще я помню одно увлечение в Киеве. Рисуя Лавру и ее подробности, он познакомился с
приезжим семейством богомольцев, в котором была очень хорошенькая молодая девушка.
По вечерам Шевченко начал пропадать и не говорил, где просиживал до полуночи, и так как
у нас было в обычае не спрашивать друг у друга отчета, то я несколько дней не знал, что
поэт увлекается. На живописной дикой тропинке, ведшей из царского сада на Подол прямо
чрез скалистый берег, я однажды нечаянно увидел Тараса Григорьевича в незнакомом
обществе, состоявшем из двух старух, нескольких детей и хорошенькой девушки.
Последняя откинула вуаль. Раскрасневшееся личико ее, окаймленное светлыми волосами,
было замечательно. Смеясь чистым, почти детским смехом, она слушала Тараса
Григорьевича, который, спускаясь рядом с нею, рассказывал ей, должно быть, что-нибудь
забавное. Я подымался в гору. Тарас Григорьевич только спросил меня, куда я иду, и сказал,
что провожает знакомых в Братский монастырь. На третий день он был очень скучен и
признался мне в своем увлечении. Незнакомое мне семейство уехало уже в деревню.
Девушка эта была за кого-то сговорена, и в сентябре назначили свадьбу. Он любил женщин
живого характера; по его мнению, женщине были необходимы пыл и страсть — «щоб під
нею земля горіла на три сажні».
Погибшие, но милые созданья в то время не увлекали Шевченко; у него были на этот
счет свои оригинальные понятия. Он не находил никакого удовольствия посещать веселые
приюты продажных граций, хотя никогда не казнил их презрительным словом. Он был
слишком гуманен и на слабости смотрел снисходительно, стараясь в самой грязи найти хоть
крупинку золота. На продажную любовь, /122/ на женщину, отдававшуюся страсти, он
говорил, «можно махнуть рукою»; но тайный разврат, какими бы цветами ни прикрывался,
всегда возбуждал в душе его неодолимое отвращение.
Гуманность его проявлялась в каждом действии, в каждом движении; на животных даже
простиралась у него ласкающая нежность. Не раз защищал он котят и щенков против
злостных намерений уличных мальчишек, а птичек, привязанных на сворке, покупал иногда
у детей и выпускал на свободу. Мы жили близко базара, и я помню, как, бывало, утешается
он и зовет меня к окну, когда какая-нибудь собачонка, утащив кусок хлеба или баранок,
боязливо пробиралась под забором. Одна возмутительная сцена чуть не стоила нам дорого.
В Киеве в то время полицейские служители, имевшие обязанность бить собак, называемые
по-местному гицелями, отправляли свое ремесло публично, среди бела дня, на
многочисленном базаре. Они ходили вооруженные длинною палкой с железным крючком на
конце и другой короткой дубиной (добивач). Поймав животное крючком, они оканчивали его
117
дубиной и иногда долго мучили животное. Проходя на «Козье болото», мы как-то раз
попали на подобную сцену. Гицель схватил большую собаку за ребро и, не совсем убив ее,
тащил полуживую между городом. Тарас Григорьевич вышел из себя и упрекнул живодера.
Гицель ответил грубо и тут же начал тиранить собаку, которая визжала раздирающим
образом... Шевченко выхватил у него дубину. . Полтинник, однако же, уладил дело; гицель
одним ловким ударом добил животное, но Тарас Григорьевич долго не мог прийти в себя от
волнения...
К этой же эпохе относится наше знакомство с г. Аскоченским, ныне редактором
слишком известной «Домашней беседы», а тогда экс-профессором духовной академии,
воспитателем генерал-губернаторского племянника и поэтом: так по крайней мере
некоторые называли его в Киеве. Редактор «Домашней беседы» не обнаруживал тогда
духовной нетерпимости и не предавал еще анафеме всего светского и современного, как
делает это в настоящее время, но, настроив лиру свою на элегический тон, бряцал по ней