Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Гримм Давид

За мемуары Гримм принялся в 1929 г. и писал их в течение двух лет. Целью своих воспоминаний он называл «правдивое сказание о том, чем был и какую роль в действительности играл преобразованный Государственный совет в строю наших конституционных учреждений» [176] (далее сноски на страницы из рукописи Гримма даются в тексте).

Научная специальность и историческая отстраненность Д.Д. Гримма придают особый ракурс его воспоминаниям, в то же время не лишая их индивидуальности и определенной субъективности. В предисловии автор предупреждает, что «Воспоминания не претендуют ни на полноту, ни на протокольную точность. Последняя исключается уже тем, что я никогда не вел никаких дневников и не располагал при писании своих воспоминаний никакими материалами. Все материалы, которые в свое время в изобилии находились у меня в руках, не исключая стенографических отчетов заседаний Государственного совета, при бегстве моем из Петрограда в Финляндию в феврале 1920 г. поневоле были брошены на произвол судьбы» (л. 3).

176

Rahvusarhiiv Tartus. EAA. 2100.2.150a.3,7. См. оцифрованную копию, доступную после регистрации на портале Национального архива Эстонии (www.ra.ee/vau): URL:50376630&img=eaa2100_002_000150a_00002_t.jpg&tbn= 1 &pgn= 1 &prc=40&c tr=0&dgr=0&lst=2 &hash=9dbecf5ae48e 17292al 1 ebe00572ab 1 e

Воспоминания состоят из трех частей. Первая часть «Общая конструкция Государственного совета. Отдельные группы и лица» посвящена детальному анализу административной основы, структуры и личного состава Совета. Как говорилось выше, именно в этой части отсутствуют очень важные, на наш взгляд,

главы с IV по X: «Отношение между нашей группой (левая группировка, возглавляемая Д.Д. Гриммом – Т.Ш.) и остальными группами Г[осударственного] с[овета]» (с. 27–31; здесь и далее отсутствующие страницы даются по нумерации автора – Т.Ш.), «Внутренняя жизнь нашей группы. М. М. Ковалевский» (с. 31–42), «Участие нашей группы в совещаниях представителей групп Г[осударственного] с[овета]» (с. 42–49), «Председатели Государственного совета: Э.В. Фриш, М.Г. Акимов, А. Н. Куломзин, И. Г. Щегловитов» (с. 50–62), «Вице-председатель Государственного совета И. Я. Голубев» (с. 63–76), «Силуэты: С. С. Манухин. Н.С. Таганцев. Кн[язь] Е.Н. Трубецкой. М.А. Стахович. В. И. Гурко. Барон В. В. Меллер-Закомельский. А. А. Мануйлов. М. А. Дьяконов» (с. 77–87), «Профессиональные и национальные объединения в Государственном совете» (с. 88-102). Все-таки и из оставшейся части вырисовывается довольно выпуклая картина попытки становления элементов конституционного правления в России в лице такого института, как Государственный совет, действовавшего по Высочайшему указу от 20 февраля 1906 г. на правах Верхней палаты. Напомним, что половина личного состава Совета назначалась верховной властью, а вторая была выборной от шести курий – дворянской, белого и черного православного духовенства, торгово-промышленной, ученой и двух земских. Поскольку Гримм представлял ученую курию от Академии наук и российских университетов, то, естественно, он более вникал в работу именно этой группы, и ей посвящена XI глава. Насколько действительно сильным был состав этой курии к февралю 1917 г., указывает тот факт, что в составе 18 членов группы были такие ученые, как академики В. И. Вернадский, М.А. Дьяконов, С.Ф. Ольденбург, профессора А. В. Васильев, Д.Д. Гримм и князь Е. Н. Трубецкой, известные в Министерстве народного просвещения своими либеральными взглядами. Д.Д. Гримм довольно подробно останавливается на «походах» министров народного просвещения П. М. фон Кауфмана-Туркестанского, А. Н. Шварца, а затем Л. А. Кассо и его помощника барона М.А. Таубе против выборных ректоров и академических свобод, жертвою которых стал в свое время, например, ректор Тартуского университета Е.В. Пассек (л. 26) [177] . Анализируются причины и последствия студенческих беспорядков в конце 1910-го – начале 1911 гг. в Петербурге и Москве, в том числе и попытка Л. А. Кассо вывести из состава Государственного совета ушедших из Московского университета в знак протеста профессоров В. И. Вернадского и А. А. Мануйлова (л. 31). Вернадского позднее избрали вторично в состав Совета как академика, а Мануйлова, как лишившегося профессорского ценза, вывели из состава Совета. Расправившись с москвичами, Кассо взялся за Петербург, применив другую тактику: перевода неугодных профессоров на службу в провинцию. По свидетельству Гримма, таким образом в 1911 г. из Петрограда удалили М.Я. Пергамента, местом «ссылки» которого стал Тартуский университет [178] , в 1912 г. профессора И. А. Покровского направили в университет Святого Владимира в Киев, самого Гримма в 1913 г. отправили в Харьковский университет (л. 35). В воспоминаниях подробно описаны перипетии борьбы с Кассо в 1911–1913 гг., в том числе и эпизод, когда члены Госсовета выступили против вмешательства не в меру ретивого министра в дела их епархии и отстояли Гримма.

177

Обширное дело по обвинению ректора Е.В. Пассека (1860–1912), длившееся еще и после смерти либерального профессора, хранится в университетском фонде в Эстонском национальном архиве в Тарту: Rahvusarhiiv Tartus. ЕАА. 402.3.1279; ЕАА. 402.3.1280.

178

ЕАА.402.3.1298; ЕАА.402.3.1299.

Любопытно, как меняется авторская позиция мемуариста. Описывая историю создания и выборов в Госсовет, Гримм говорит о себе в третьем лице, подчеркивая объективность своей позиции. Затем в главе «Первые впечатления» (л. 9-13), где речь идет о группировках внутри Совета, в том числе о самой малочисленной «левой группе», куда причислялись, кроме академической курии, некоторые представители земства, дворянства (князь И. Г. Чавчавадзе) и торгово-промышленной курии (П.О. Гукасов) – всего 18 человек, – Гримм ясно дает понять и о своей принадлежности именно к ней и повествует уже от лица этой группы («мы», «нас», «нашей» и т. д.). Только к концу главы, когда выясняется, что Гримма выбрали председателем левой фракции, он переходит на собственный голос: «В результате дальнейших переговоров председателем группы был избран я, занимавший в то время должность декана юридического факультета» (л. 12). Смена голосов в зависимости от позиции автора прослеживается на протяжении всего текста. При этом непосредственный голос автора «я» эксплицитно выражается вначале довольно редко и ближе к концу проявляется вполне. Д. Д. Гримм, как ученый-правовед, историк и последовательный конституционалист (до революции он был в кадетской партии), стремится к объективизации процесса повествования, так как речь идет не о личной судьбе (исключение составляют эпизоды его «войны» с министром Кассо, описание личных обязанностей Гримма в Совете), а о событиях, в которых Гримм, как гражданин России, сам принимал участие или свидетелем которых был. Так, рассказывая о судьбе М.М. Ковалевского, претерпевшего австрийский плен, умершего весною 1916 г., Гримм пишет: «К счастью своему, он не дожил до несказанного несчастья нашей родины, которой он верой и правдой служил всю свою жизнь» (л. 47).

Гримм выступает как опытный мастер политического портрета в рассказах о С.Ю. Витте, А. Ф. Кони, П.А. Столыпине, В.Н. Коковцове. Вот его Витте: «Это была в полном смысле демоническая натура, одновременно и созидательная, и разрушительная. Два демона зараз владели душою С. Ю. Витте: всепожирающий инстинкт властолюбия и крайний, чисто ницшеанский эгоцентризм, не знавший и не признававший никаких моральных сдержек. На службе у этих двух демонов состояли живой, практический ум, сильная, непреклонная воля и необузданный темперамент его. И ум, и воля, и темперамент сами по себе являются чисто формальными душевными свойствами. Содержанием их наполнял обуревающий графа инстинкт властолюбия» (л. 48). Тем не менее Витте симпатизировал либеральным академистам и состоял в числе «тайнобрачных» (так назывались сочувствующие) группы Д.Д. Гримма в Госсовете, поддерживая контакт через М.М. Ковалевского, и использовал их в своей борьбе против проекта строительства Амурской железной дороги (л. 55).

К «тайнобрачным», по словам Гримма, принадлежал и известный русский юрист А. Ф. Кони. Мемуарист пишет: «Его издавна окружал ореол прогрессивного, высоко принципиального и бесстрашного общественного деятеля. Этот ореол с годами все крепнул и превратился в своего рода догмат. Мне кажется такая оценка его личности несколько преувеличенной». Далее, признавая безусловную одаренность Кони как судебного деятеля, оратора, стилиста и мемуариста, Гримм считает, что «едва ли можно считать отличительными чертами его духовного склада стойкость характера и бесстрашие в выявлении определенного политического миросозерцания. По крайней мере, он в Государственном совете ни того, ни другого качества не обнаружил». Он аргументирует свою характеристику анализом деятельности Кони в этом единственном конституционном учреждении России (лл. 57–61).

Вторая часть воспоминаний Гримма посвящена периоду с 1910 г. по 1 января 1917 г. и имеет необычное название «Эволюция и психология Государственного совета». Это едва ли не первая попытка в русской мемуаристке описать коллективную психологию не на уровне толпы, а на примере конституционного учреждения в решающий исторический период Российского государства. Гримм пытается объяснить себе происшедшие трагические события post factum не социологическими догмами, но исходя из общей психологической атмосферы. Во вступлении он говорит: «Самым любопытным и поучительным процессом, который мне пришлось наблюдать в жизни преобразованного Государственного совета, я считаю постепенную внутреннюю метаморфозу этого учреждения, постепенное изменение психологии его. <…> В настоящем очерке я попытаюсь представить более связную картину этого процесса, отметить общие предпосылки, главные этапы развития и общий внутренний смысл его. <…> Упомянутый процесс отнюдь не был чем-то случайным, мимолетным, лишенным сколько-нибудь серьезного интереса и значения. Для историка и социолога внутренние перемены в общественной среде играют не меньшую роль, чем внешние результаты, к которым он привел.

Трагическое сцепление обстоятельств, доведших Россию до нынешнего состояния анабиоза, оборвало этот процесс» (л. 78). Гримм подробно останавливается на внешнем и внутреннем взаимодействии новых и старых государственных систем, им созданных структур и учреждений, используя для анализа весь свой богатейший опыт знатока государственного права, начиная с классического римского образца до попыток его реального воплощения в Российском государстве. Для этого он вводит понятие «психология гражданственности», которая, по его мнению, является производной от «старой бюрократической психологии» (л. 79). Суть новой психологии заключается в том, что, используя дихотомию «прогрессивный» (либеральный) – «реакционный» (бюрократический), Гримм в то же время выводит некий промежуточный, переходный тип государственного мышления, в котором, кроме пиетета перед буквой закона, присутствует разумный критицизм и чувство политической ответственности, в ущерб бюрократической психологии «комфортности» и «политической безответственности» (л. 81). Далее он пишет: «Психология правящих верхов и отношение их к Государственному совету вполне соответствовали действительной, а не показной роли его в составе государственного механизма. Дореформенный Государственный совет фактически до самого конца оставался в глазах этих верхов quantit'e n'egligeable: никакого собственного политического лица и веса за ним не признавали» (л. 82). Гримм тщательно анализирует линии поведения постоянных и выборных членов Совета, деятельность отдельных групп, которые постепенно приобретают отчетливые политические очертания в ходе работы над различными законопроектами, не упуская при этом взаимоотношений Государственного совета с Сенатом (лл. 124–148). Естественно, более всего при этом внимание автора обращено на хорошо ему знакомую работу левой группы «конституционалистов», которой он руководил.

Следуя принципу историзма, Гримм свои воспоминания строит хронологически, лишь изредка отступая от него. Так, характеризуя участие членов Государственного совета в Прогрессивном блоке, он начинает свой рассказ с летней сессии 1915 г., когда началось сотрудничество между двумя законодательными палатами: Госсоветом и Думой. В блоке от Государственного совета участвовали правый В. И. Гурко, от группы центра барон В. В. Меллер-Закомельский, беспартийный М.А. Стахович и от академистов А. В. Васильев, М. М. Ковалевский и Д. Д. Гримм (л. 149). Через членов этой группы поступали сведения о политических изменениях в высших эшелонах власти, столь частых в то время в России. Гримм особо отмечает заслуги П. Н. Милюкова в создании и деятельности этого блока (л. 152). Значение его, по мнению Д.Д. Гримма, заключалось в следующем: «Один тот факт, что все национально и государственно мыслящие элементы обеих законодательных палат почувствовали потребность объединиться перед лицом все стремительнее надвигающейся грозы, и в конце концов, как-никак, нашли общий язык, был достаточно показателен. Этот факт уже сам по себе свидетельствовал о назревающем серьезном сдвиге в психологии русской интеллигенции, из рядов которой вышли если не все, то подавляющее большинство как левых, так и правых активных участников прогрессивного блока» (лл. 152–153).

Драматические события ноября 1916 г. описаны скупыми, но очень живыми красками, передающими тревожную атмосферу петербургских сходок либеральной интеллигенции. Автор замечает: «Патриотическое беспокойство и невольный страх за общий ход событий на войне и внутри страны и вырисовывающиеся все ярче на политическом горизонте гипократические черты разлагающейся на глазах у всех государственной машины стали брать верх над соображениями бюрократической осторожности и вытекавшей из подобных стремлений тенденции воздерживаться от всего, что могло бы оказаться mal vu (фр.: на плохом счету – Т. Ш.) при дворе» (л. 157). Из мемуаров возникает ясная картина способа ведения разного рода собраний и совещаний, вырисовывается и сама фигура Д. Д. Гримма с его умеренно-конституционными взглядами, его администраторский склад, особенно проявившийся в сцене описания общего собрания Государственного совета по принятию резолюции о создавшемся положении в стране (лл. 161–163). Любопытна и главка, описывающая деятельность Гримма и Вернадского в комиссии по обсуждению проекта закона о кооперативных товариществах и союза. Поскольку проект, поступивший из Думы, был явно сырой, что очень наглядно доказал граф В. Н. Коковцов, не было возможности принять его в представленном виде. Однако в случае провала его в Госсовете ставилось под угрозу с большим трудом налаженное сотрудничество в общем блоке думцев и Государственного совета. Срочно пригласили видных кооператоров (участвовал, например, Н. В. Чайковский) на экстренное заседание группы левых, проинформировали их о положении дел. Разгорелись прения, но убедительных доводов против решения комиссии Госсовета в пользу думского проекта высказано не было. Как пишет Д. Д. Гримм, «получился один безответственный лепет безответственных людей. Таково было общее впечатление всех членов нашей группы, принявших участие в упомянутом совещании. Если до этого среди нас были еще колеблющиеся по данному вопросу, то после совещания все единогласно признали, что позиция Комиссии, занятая ею в этом отношении, ничем не поколеблена, и что другого реального выхода, кроме предлагаемого ею (т. е. исключение из проекта неразработанной части об учреждениях мелкого кредита, оставив в проекте положения с соответствующими поправками о других формах кооперативных товариществ – Г. Ш.), при данных условиях не может быть придумано» (л. 168). Когда проект закона о кооперативах после долгих мытарств и поправок от всех групп Совета необходимо было представить общему собранию, то докладчиком, против всяких правил, предложили сделать Гримма, который в течение всего обсуждения был в меньшинстве и постоянно подавал записки с особым мнением. Он оговорил себе право открыто высказывать свою позицию по всем пунктам, с которыми был не согласен. Однако выступить с докладом ему не пришлось, так как в день, назначенный для доклада, 27 февраля 1917 г. был издан высочайший указ о перерыве занятий законодательных учреждений (л. 171, 175). Гримм вскользь замечает, что позже Госдума, используя ситуацию, распубликовала закон о кооперативных товариществах в своей редакции без учета поправок Государственного совета.

Живо описано последнее стихийно собранное в роковой день 27 февраля общее заседание членов Госсовета в Мариинском дворце, где Е. Н. Трубецким и А. И. Гучковым была составлена верноподданническая телеграмма царю. В ней от имени собравшихся членов они советовали отставить неспособное к управлению правительство. Конец этого трагического дня запечатлелся в памяти Гримма так: «Возвращаясь ночью домой по опустевшим улицам города, мы все время слышали одиночные выстрелы, раздававшиеся то тут, то там в ночной тишине. В ту же ночь Мариинский дворец подвергся нападению и разгрому со стороны хулиганствующей толпы. Три министра, не успевшие оставить дворец ко времени прихода толпы, в том числе Н. Н. Покровский, избегли ареста лишь благодаря тому, что им удалось укрыться в подвалах дворца» (л. 177).

В третьей части мемуаров Д.Д. Гримма, озаглавленной «Агония Государственного совета», в трех главах подробно описаны последние дни и процесс ликвидации этого первого в России конституционного учреждения. Первым шагом Думы сразу же после ночных налетов 27 и 28 февраля 1917 г. на Мариинский дворец, где заседал Государственный совет, было оперативное создание временного Комитета, который de facto являлся единственным представительным органом рушащегося государства. Квартира барона В. В. Меллер-Закомельского стала временным пристанищем для оставшихся членов Государственного совета, а Гримм был связующим звеном между остатками Госсовета и вновь образованным комитетом Госдумы. Решением последнего он был назначен Комиссаром по Мариинскому дворцу. Об этом Гримм не без юмора пишет: «Весьма бесформенный по внешнему виду клочок бумаги, гласивший о сем, был доставлен мне через тех же лиц на квартиру барона Меллер-Закомельского во время нашего совещания. Я немедленно отправился в Мариинский дворец, где и застал товарища государственного секретаря Н. Ф. Дерюжинского и статс-секретаря Государственного совета Г. Э. Блоссфельда, заведовавшего отделением Свода Законов. Я осведомил их о своем назначении и попросил их незамедлительно созвать всех имевшихся налицо старших чинов Государственной канцелярии на предмет взаимной информации и выяснения мер, которые в первую очередь надлежало бы принять для охраны здания Государственного совета. Мой призыв встретил живой отклик. В этом опять сказалась характерная черта бюрократической психологии. Как только исчезло прежнее начальство, сразу появилась тоска по новому начальству» (лл. 179–180). Как выяснилось, особого ущерба ни зданию, ни бумагам нанесено не было, следовало только предупредить возможность повторения подобного инцидента. Гримм организовал постоянную охрану дворца с выделением пособия и довольствия из сумм, предназначенных на содержание органов власти, что заставило охрану нести службу весьма исправно. Должность комиссара Д. Д. Гримм должен был вскоре совместить со званием товарища министра народного просвещения по личной просьбе своего близкого друга А. А. Мануйлова, бывшего в то время министром, причем никакой платы за исправление этих обязанностей Гримм не получал. Мемуарист описывает свои действия в конфликтах с «левыми элементами», а также городским головой Петрограда Ю. Н. Глебовым, потребовавшим отдать зал заседаний Мариинского дворца в распоряжение городских властей.