Воспоминания
Шрифт:
О военной стороне вопроса Бисмарк и слышать не хотел, это стало ясно с первых же слов. Большие корабли он ценил невысоко; вместе со своим другом Рооном он считал, что нам нужно побольше малых кораблей, которые роились бы вокруг крупных, подобно шершням. Я постарался возразить, что крупный корабль обеспечивает концентрацию сил и имеет перевес в отдельных пунктах; он ответил, что это может быть и так в bataille rangee{65}, но что он стоит за шершней и хочет, чтобы мы имели побольше мелких судов. Эти корабли надо разослать по всему миру и вообще обратить больше внимания на заграничную службу. Когда я подтвердил, что для нас было бы важно получить пару заграничных баз, он обрушился на Каприви. За исключением его старого друга Роона, который до 1871 года руководил по совместительству морским ведомством, он не мог столковаться ни с одним морским министром.
Когда я упомянул о возможности того, что новый Питт не захочет такого нейтралитета и предпочтет иметь нас врагами и что возможны и иные комбинации, причем только внушительный флот может сделать союз с нами выгодным для России и других держав, Бисмарк сделал почти гневный жест рукою. В качестве частных лиц англичане вполне порядочные люди, но в политике это торгаши. Если они к нам сунутся, мы поколотим их прикладами ландвера. Он совершенно не понимал, что тесная блокада может принудить нас к капитуляции.
Старый князь явно думал об аграрной Германии 1870 года и политической Англии 1864 года. Вообще он настолько привык следовать собственному направлению мысли, оставшемуся от прежних времен, что почти не дал себе труда выслушать доклад. Но в основном вопросе он был со мной согласен. Вы совсем не должны убеждать меня в том, что нам нужно усилить флот. Впоследствии он прислал мне и письменное одобрение моих действий.
Насколько далек был князь в свои лучшие дни от мысли о необходимости обладать силами, достаточными для заключения союза против Англии, показывают записки бывшего французского посла в Берлине барона де Курселя, в разговоре с которым князь обрисовал в 1887 году, когда колониальные устремления, казалось, сблизили Германию с Францией, возможность морского союза между соседними сухопутными державами. Я стремлюсь, – сказал князь, по словам де Курселя{66}, – к созданию определенного равновесия на море, и Франция может сыграть в этом деле большую роль, если она пойдет нам навстречу. Прежде много говорили об европейском равновесии; это лозунг XVIII столетия. Но я думаю, что мысль о «равновесии на море» не является устаревшей. Я не желаю войны с Англией, но хотел бы дать понять ей, что флоты других наций уравновешивают ее морские силы и, соединившись, могут заставить ее уважать их интересы. Англия должна только привыкнуть к мысли, что союз Германии с Францией не лежит за пределами возможного.
Бисмарк был, пожалуй, единственный человек, способный добиться примирения с Францией. Поскольку это примирение, однако, не состоялось, указанное направление мыслей стало чуждым для состарившегося князя. Он уже не понимал, что в изменившейся международной обстановке политика равновесия сил на море и способность к заключению морских союзов являлась обязательной предпосылкой дипломатического сближения с Россией, которого он требовал (необходимость такого сближения была ясна и для меня). Учитывая враждебность британцев, которая с 1896 года проявлялась совершенно открыто, вопрос мог ставиться только так: можем ли мы, стиснутые на нашей перенаселенной территории, сохранить мир с Англией, не капитулируя перед завистью ее купцов, и сможем ли мы выдержать войну с нею, если она решит блокировать нас?
Решение этих вопросов не могло быть достигнуто ни в отсутствии флота, ни при наличии заграничного флота; для этого нужен был такой линейный флот, боеспособность и ценность которого в качестве союзника могла бы затруднить англичанам нападение на нас. Действительно, «наступили новые времена», как сказал старый князь при последнем посещении гамбургского порта, сравнивая царившее там необычайное оживление с неторопливой жизнью старого Гамбурга, в котором господствовали англичане.
2
После того как мы просидели два часа за столом, князь пригласил меня совершить с ним поездку по Саксонскому лесу. После обеда он никогда не отдыхал. В экипаже повсюду стояли большие бутылки с пивом, их открывали и
Поездка продолжалась два часа; несколько раз начинался дождь, но верх коляски не поднимался. Князь курил трубку и рассказывал о своем прежнем увлечении охотой; когда-то он мог проскакать сто миль, чтоб подстрелить козла. А теперь он – разбитый старик и ему доставляет удовольствие видеть дичь, но он уже не может заставить себя послать пулю в блестящий мех красивого животного. Рассказывал он и о своей покойной жене, которая была ему опорой; при этом глаза его наполнились слезами. Я поражался тому, как точно описывает он свое состояние. Говорил он и о своих отношениях с англичанами и о том, что всегда любил моряков, но только нас – настоящих моряков, а не флотских генералов.
Я старался оказывать ему почти царские почести; это диктовало мне чувство, да иначе и нельзя было поступать. При выходе из коляски я встал во фронт и отдал ему честь; перед усадьбой собрались люди и кричали «ура». Мы приехали к ужину; я снова сидел рядом с Бисмарком. Тут мне следует упомянуть еще об одном его тактичном поступке. Мне хотелось получить его фотографию с автографом, но я знал, насколько неприятно действуют подобные просьбы и, сопровождая принца Генриха в Италию, с отвращением наблюдал за грызней из-за орденов и фотографий. С другой стороны, я жалел о том, что в свое время не осмелился попросить что-нибудь на память у старого Мольтке, когда по поручению Штоша информировал его в Киле о торпедах и ощутил при этом ясность его ума. Бисмарк избавил меня от необходимости просить его и, сославшись на то, что помнит моего старого отца еще с первого класса «Серого Монастыря», вручил мне свою фотографию для передачи отцу, который тогда еще был жив.
3
Я посетил этого старого барина еще дважды – последний раз в свите кайзера, который после торжественных проводов принца Генриха в Циндао несколько неожиданно отправился из Регенсбурга в Фридрихсруэ со всеми сопровождавшими его лицами. Бисмарк принял кайзера сидя в кресле на колесах, у скромного входа в свою усадьбу. Мы сразу же пошли к столу; Бисмарк уселся лишь с посторонней помощью, но затем опять посвежел; я сидел как раз напротив князя, рядом с ним кайзер, а рядом со мной будущий генерал-полковник фон Мольтке. Князь постарался завести политический разговор о наших отношениях с Францией и т.д. К моему большому огорчению, кайзер не поддержал этот разговор и беседа свелась к обычным за императорским столом анекдотикам.
Всякий раз, когда Бисмарк заговаривал о политике, кайзер не обращал на это внимания. Это ужасно, – прошептал мне Мольтке; нам казалось, что кайзер не проявляет должного уважения к такому человеку{70}. По какому-то поводу Бисмарк произнес слова, запомнившиеся мне своей пророческой серьезностью: Ваше величество, пока вы имеете таких офицеров, вы можете позволить себе решительно все; но если вы лишитесь их – все пойдет по-другому. Кажущаяся легкость, с которой были произнесены эти слова (могло показаться, будто Бисмарк не придает им значения) продемонстрировали его замечательную находчивость; в них сказалось все его мастерство.