Воспоминания

Давыдов Александр

Прошу Вас передать мой поклон Вашей супруге.

Сердечно Вам преданный

Нью-Йорк, 4-го июля 1951 года

Ал. Давыдов

(233)

БРЕГЕТ

Пока недремлющий брегет

Не прозвонит ему обед.

А. С. Пушкин.

3a несколько лет перед первой мировой войной в среде Петербургского общества началась эпидемия увлечения русским фарфором. Люди, особенно дамы, никогда ранее не думавшие о собирании каких-либо коллекций, бросились разыскивать на Александровском и других рынках и у антикваров произведения старинных русских фарфоровых заводов. Попова, Корнилова, Братьев Кузнецовых и др... Увлечение собиранием фарфора скоро перешло и на другие старинные предметы: русскую мебель стиля ампир, хрусталь и гравированные портреты. Спрос порождает предложение, и соответственно росту количества коллекционеров, росло и количество антикваров. Но если свежеиспеченные любители старины мало что смыслили в предметах своего увлечения, то в этом отношении от них недалеко отставали и новые торговцы этим товаром. Антикварами становились люди, раньше никогда не думавшие об этой профессии, но располагавшие кое-каким капиталом, позволявшим им скупать по дешевке на рынках или аукционах интересующие публику "антики". С этой целью они даже выезжали в Москву и провинцию и привозили иногда оттуда богатую добычу интересных предметов.

В описываемое мною время я тоже по-любительски занимался коллекционерством. Сделался я собирателем старинных гравюр случайно, после того, как моя бабушка подарила мне их коллекцию, унаследованную ею от ее деда гр. Лаваля, (234) известного любителя старины, жившего в начале 18-го века. Особыми познаниями в гравюрах я не отличался, что же касается "искусства покупки", то о нем у меня были самые приблизительные сведения. Все же, когда я узнал, что бывший повар моего двоюродного брата открыл во дворе театра "Аквариум" антикварный магазин, я сразу решил, что такой исключительный случай может не повториться и что посещение этого нового магазина никак нельзя откладывать. Приехав к антиквару, я, разумеется, не назвал своей фамилии и спросил, нет ли у него старых гравюр. Пересмотрев несколько папок, я скоро нашел в одной из них интересный экземпляр и, подражая опытным покупателям, отложил папку в сторону с разочарованным видом. Повар, по своей неопытности, не стал настаивать на ценности и качествах предложенного товара и сразу перешел ко второму акту комедии, т. е. стал показывать мне предметы, особого интереса для меня не представляющие. Купив, как бы мимоходом, за бесценок прелестный Елизаветинский граненый хрустальный бокал и два золоченых Екатерининских стакана, я вернулся к вопросу о гравюрах и, наконец, приобрел за дешевую цену ту папку, в которой находился интересовавший меня экземпляр. Расплатившись, я уже направился к выходу, когда антиквар остановил меня вопросом, не интересуюсь ли я старинными часами. Я совершенно искренне ответил ему, что никакого интереса к часам не имею. Искренность моя была тем более действительной, что собирание часов требует больших знаний, которых я не имел, и что оно доступно только лицам, располагающим большими средствами. Все же видя, что антиквару очень хочется показать мне какие-то особо интересные часы, и желая сохранить с ним добрые отношения, я нехотя согласился взглянуть на них. Антиквар достал из какого-то особого шкафа небольшую плоскую продолговатую коробку, покрытую красной кожей, и подал мне ее., Взяв ее в руки, я увидел на ее крышке тисненный золотом номер, насколько мне помнится 2675-ый. Внутри коробки было два гнезда, в одном из которых лежали открытые очень плоские часы с цепочкой и ключиком, а в другом - запасное стекло и циферблат другого цвета. По особой короткой цепочке я догадался, что часы были старинным брегетом. Я вынул их из гнезда и повернул. И тут то (235) случилось то, что так редко выпадает на долю коллекционеров, - то счастье, которое много превосходит большой выигрыш в лотерею. На задней крышке часов был серый эмалевый герб рода Давыдовых! С большим трудом преодолев свое волнение, я спросил антиквара, чей это герб и кому принадлежали часы. Очевидно, неопытный торговец не заметил моего волнения, т. к. стал рассказывать мне, что герб на часах есть герб рода Давыдовых, что они принадлежали поэту-партизану Денису Васильевичу Давыдову и что они - старинный брегет. К этому он добавил, что купил их при распродаже Меньшиков-ского архива, в котором было 12 писем Дениса Васильевича, купленных государем. Разумеется, он предложил мне купить часы и сказал, что хочет за них 1000 рублей, но что известный коллекционер, богач, дает ему за них только 900. Из последнего обстоятельства я заключил, что если я сейчас же не приобрету этот исторический брегет, имеющий для меня, внучатого племянника партизана, особую ценность, то, в конце концов, Утеман столкуется с антикваром о цене и брегет навсегда уйдет от меня. Я молча вынул 1000 рублей (к счастью они были при мне) и взял часы. Когда я уже подходил к выходной двери, антиквар сказал мне: "Позвольте узнать Вашу фамилию?" "Давыдов", отвечал я и вышел из магазина.

Вернувшись домой, я завел ключиком часы и наслаждался их боем. Через несколько недель я поехал в Париж и взял с собой часы, понес показать их фирме Брегет, сохранившей старые архивы. Владелец фирмы, взглянув на номер, тисненный на коробке, велел подать себе книгу за 1804 год и прочел мне из нее: "Часы под номером 2675 были проданы в 1804 году князю Альдобрандини, который не заплатил за них и вернул в 1810 году. В 1814 году во время оккупации союзниками Парижа генерал Денис Давыдов приобрел их и велел сделать на задней крышке свой герб из серой эмали". К этому он добавил, что генерал Давыдов заплатил за часы 3000 франков и что, если я согласен уступить их фирме, то он предлагает мне за них 9000 франков. По тогдашнему курсу это составляло 3375 рублей.

Часов Дениса Давыдова фирме Брегет я не продал, но их, вместе со многими другими дорогими мне семейными вещами, унес поток революции...

СВ. ВАРФОЛОМЕЙ

(237) Вскоре после приезда моего в Нью-Йорк, просматривая художественный отдел New-York Times я прочел, что галерея Вильденстейна приобрела несколько старинных картин из коллекции Гольман. Среди этих картин находился, как сообщалось в газете, "Св. Варфоломей" Рембрандта, когда-то принадлежавший князьям Трубецким. Эта заметка пробудила во мне столько давних воспоминаний, что я немедленно позвонил Вильденстейну и попросил у него позволения взглянуть на приобретенную им картину. Узнав мою фамилию, он любезно пригласил меня приехать через неделю, когда "Св. Варфоломей" будет приведен в порядок и займет подобающее ему место.

Когда в назначенный день я приехал в галерею, Вильденстейн провел меня в особую комнату на втором этаже, где на одной из стен которой висела давно не виденная мною картина. Но кто бы ее узнал! Вместо потемневшего от времени, висевшего в плохо освещенной части комнаты, изображения мужчины средних лет, с темными волосами и угрюмым выражением лица, предо мной была яркая, залитая светом искусно расположенных электрических ламп картина. Знаменитые рембрандтовские "свет и тени" ясно выступали на ее фоне и только лицо, с его особым выражением, по-прежнему было знакомым. Некоторое время я в молчании стоял перед картиной. Вильденстейн, понимая охватившие меня чувства, тоже молчал. Наконец, я стал рассказывать ему то, что, очевидно, должно было его интересовать.

(238) Это было давно, начал я, более пятидесяти лет тому назад, когда мальчиком я каждый год ездил в Крым навещать моего деда и мою бабку Давыдовых в их имении Саблы. Стены гостиной и кабинета деда в этой скромной усадьбе были увешаны картинами, которые, по малости моих лет, казались мне старыми и неинтересными. Только подрастая, я стал все более и более обращать на них внимание. Наконец, когда мне было уже лет четырнадцать, я стал расспрашивать деда о картинах. Оказалось, что все они были унаследованы бабушкой от ее матери княгини Екатерины Ивановны Трубецкой, жены известного декабриста, и перед тем входили в состав коллекции ее деда гр. Лаваль, дом которого в Петербурге, на Английской набережной, был в начале 19-го века настоящим музеем. Когда я спросил деда, чей это портрет висит за его письменным столом в кабинете, он сказал мне, что это один из Рембрандтов, принадлежавший когда-то гр. Лаваль, название которого забыто. Видя мой пробуждавшийся интерес к ее картинам, бабушка показала мне список их, с обозначением оценки, составленный при разделе галереи ее деда. Среди прочих картин находился и Рембрандт, без указания названия, оцененный в 1000 рублей. Бабушка сказала мне, что гр. Лаваль, в частые свои посещения Парижа покупал там картины и как-то купил за 1500 рублей три Рембрандта.

Шли годы, бабушка старела, и у нее явилось желание еще при жизни распределить между внуками свои картины, с тем, чтобы они до ее смерти оставались у нее. Рембрандт, как самая ценная картина, достался моему старшему брату В. В. Давыдову. Он остался висеть на той же стене, часто даже и тогда, когда усадьба пустовала и плохо охранялась. Это было в те годы, когда в разных странах Европы начались кражи как из частных коллекций, так и из государственных картинных галерей.

Я был тогда уже взрослым и, живя в Петербурге, вращался в кругах близких к Эрмитажу лиц. Читал я и иностранные художественные журналы. Среди моих знакомых прошел слух, скоро подтвержденный этими журналами, что знатоки Рембрандта не досчитываются одной из его картин, называемой "Св. Варфоломей" или "Убийца". Известно было лишь, что картина эта находится где-то в России, но где именно (239) никто не знал. Мне невольно пришла в голову мысль, что разыскиваемый Рембрандт и есть именно тот, который висит в Саблах. Участившиеся кражи картин и интерес, проявляемый к пропавшему Рембрандту, заставили меня насторожиться. Неожиданное происшествие подтвердило мои опасения.

Как-то, не помню в каком году, дед и бабка завтракали у себя в Саблах. За столом с ними сидел гость, престарелый сенатор А. Д. Свербеев. Завтрак подходил уже к концу, когда во двор усадьбы въехала извозщичья коляска с какими-то четырьмя неизвестными мужчинами. Лакей побежал встречать гостей и скоро вернулся с докладом, что проф. Шварц из Мюнхена хочет видеть г-жу Давыдову. Бабушка, не говорившая по-немецки и не любившая принимать неизвестных ей людей, попросила А. Д. Свербеева принять гостей и узнать у них, что им от нее нужно. Проф. Шварц оказался известным специалистом по Рембрандту и, не теряя времени, заявил, что после долгих розысков ему удалось с точностью установить, что пропавший "Св. Варфоломей" находится именно в Саблах. По его просьбе, А. Д. Свербеев показал ему картину и даже позволил снять ее со стены и подвергнуть всестороннему исследованию. По окончании осмотра профессор заявил А. Д. Свербееву, что показанная ему картина не принадлежит кисти Рембрандта, доказательством чему служит отсутствие на ней подписи живописца. "Но", - добавил он, - "я все же готов ее у Вас купить и предлагаю Вам за нее 15.000 рублей". А. Д. Свербеев ответил ему, что никто не просил господина профессора приезжать из такого далека для определения подлинности картины и что его мнение нисколько его не интересует, т. к. г-жа Давыдова обладает исчерпывающими по этому вопросу документами. "К тому же", - сказал он, "здесь не антикварная лавка и г-жа Давыдова своими картинами не торгует". Проф. Шварц, приехавший с целью купить за бесценок у ничего не понимающих русских провинциалов редчайшую картину, видя, что выгодное дело ускользает из его рук, потерял самообладание и сделал непростительную ошибку. Он предложил старому почтенному сенатору, обеспеченному человеку, взятку в 10.000 рублей за помощь в покупке картины. Результат такого наглого предложения последовал немедленно. А. Д. Свербеев (240) позвал прислугу и велел проводить непрошенных гостей до порога.

Происшествие это, однако, имело для бабушки и нас, ее внуков, значительно более важное значение. Местопребывание Рембрандта было открыто и опасность хранения его и других ценных картин в деревне стала очевидна. Бабушка просила нас взять сейчас же у нее назначенные нам картины, что мы сделали не без удовольствия. Но тогда как мы со вторым моим братом не хотели расстаться с ними, старший мой брат, не интересуясь старинной живописью и нуждаясь в деньгах для расширения своих хозяйственных предприятий, решил продать своего Рембрандта. С этой целью он поехал в Берлин и обратился, по моему совету, к моим друзьям банкирам Мендельсонам с просьбой указать, кому он может предложить свою картину. Мендельсоны указали ему на английскую фирму Agnew, один из владельцев которой находился как раз в Берлине. Они даже предложили брату устроить свидание с ним у себя в банке, куда для безопасности перенести картину. Agnew, осмотрев ее, сказал брату, что она, по всей вероятности, есть Рембрандт, но что ввиду отсутствия на ней подписи, лучше показать ее такому эксперту, как проф. Бодэ, хранителю Kaiser Friedrich Wilheim Museum. Проф. Бодэ высказал, что нижняя часть картины закрашена и для того, чтобы иметь возможность безошибочно определить ее подлинность, картину необходимо реставрировать т. е. снять весь "не рембрандтовский" слой краски. Цену за реставрацию, ввиду ее рискованности, он определил высокую - 8.000 марок. Agnew предложил брату разделить этот расход и, в случае удачного исхода операции и обнаружения подписи, уплатить ему 500.000 марок. В случае же несогласия брата на это предложение, он, Agnew, готов был взять на себя риск реставрации и ее стоимость, брату предлагает сейчас же 300.000 марок. Выторговав еще 50.000 марок, брат согласился на второе предложение.

Несколько месяцев спустя я прочел в журнале "Die Kunst", что реставрация вполне удалась, что на левой стороне картины открылась полностью подпись "Rembrandt van Ryn 1657" и что изображенный на ней мужчина держит в руке не книгу, как было до снятия верхнего слоя краски, а нож. Это (241) был давно разыскиваемый "Св. Варфоломей" или, как его называли из-за ножа в руке, "Убийца". Тут же было указано, что Agnew продал картину в Америку г-ну Гольману за 700.000 марок.

Вильденстейн внимательно слушал мой рассказ и только, когда я упомянул о реставрации, на его лице изобразилось удивление - он, видимо, не знал о ней. Когда я кончил, он открыл на заложенной странице толстую книгу и указал мне на список лиц, владевших Рембрандтом до г-на Гольмана. Я прочел: Princesse Lavai, Princesse Troubetzkoy, Prince Davydoff. "Все это верно", - сказал я ему, - "но только графиня Лаваль не была княгиней, а мы, Давыдовы, никогда не были князьями". Мы рассмеялись, и он проводил меня до подъезда.