Воспоминания
Шрифт:
В середине сентября 1941 г., когда вторжение в Россию уже заметно отставало от высокомерных прогнозов, по приказу Гитлера были существенно расширены наши договоры о поставках гранита из Швеции, Норвегии и Финляндии для моих берлинских и нюрнбергских объектов. Ведущим норвежским, финским, итальянским, бельгийским, шведским и голландским фирмам были розданы заказы на тридцать миллионов рейхсмарок (7). Для доставки грандиозных объемов гранита в Берлин и Нюрнберг мы учредили 4 июня 1941 г. свой собственный транспортный флот и собственные верфи в Висмаре и Берлине для строительства тысячи барж с грузоподъемностью по 500 т.
Мое предложение приостановить гражданское строительство оставалось даже тогда без внимания, когда в России уже начала вырисовываться зимняя катастрофа 1941 г. 29 ноября Гитлер заявил мне напрямик: «Еще в ходе этой войны я начну возведение зданий. Я не допущу, чтобы война помешала мне осуществить мои планы» (8).
Гитлер не
Представления Гитлера о государственно-правовой конструкции его "Германского Рейха немецкой нации, хотя в общем, и представлялись довольно расплывчатыми, но в одном пункте была полная ясность: в непосредственной близости от норвежского города Дронтхайм должна, учитывая благоприятное стратегическое местоположение, была возникнуть самая крупная база военно-морских сил; помимо верфей доков и прочего предстояло построить город на 250 тыс. немецкого населения и включить его в Рейх. 1 мая 1941 г. я получил от вице-адмирала Фукса из Верховного командования военно-морских сил необходимые исходные данные о размерах площади под крупную государственную верфь. 21 июня гросс-адмирал Редер и я сделали Гитлеру в помещении Рейхсканцелярии соответствующий доклад. В итоге Гитлер определил общие контуры города. Даже год спустя, 13 мая 1942 г. он во время одного из совещаний по вопросам вооружений вернулся к проекту этой базы (9). На специальных картах он внимательно подобрал наилучшее расположение для дока и приказал при помощи взрывов построить в огромной гранитной горе подземную базу для подводных лодок. В целом Гитлер исходил из того, что Сен-Назер и Лориан во Франции, а также британские острова в силу своего исключительно благоприятного географического положения должны войти в систему баз военно-морского флота. По совершенному произволу он распоряжался базами, правами, интересами других. Его концепция мирового господства поистине не знала границ.
В этой же связи находилась и его идея основать в занятых нами областях Советского Союза немецкие города. 24 ноября 1941 г., т.е. уже во время зимней катастрофы, гауляйтер Майер, заместитель рейхсминистра по делам оккупированных восточных территорий Альфреда Розенберга, сделал мне предложение возглавить отдел «градостроительство» и разработать планы изолированных городов со всем необходимым для оккупационных гарнизонов и гражданского населения. Мне в конце января 1942 г. все же удалось отказаться от предложения, потому что у меня были опасения, что разработка градостроительных планов в одном единственном ведомстве поведет к обезличенной унификации будущих городов и поэтому предложил доверить эту задачу каждому крупному немецкому городу ( 10).
С того времени как я в начале войны взял на себя стройки армии и ВВС наша организация значительно выросла. По масштабам, которыми мне пришлось оперировать несколькими месяцами позднее, 26 тыс. строительных рабочих, занятых на наших военных объектах, в конце 1941 г. были, конечно, величиной незначительной. Но тогда я очень гордился своим скромным вкладом в общее дело. Это и успокаивало мою совесть — я работал не только над планами Гитлера для мирных времен. Наиболее важной была «Программа Ю-88», которая должна была обеспечить расширение производства нового двухмоторного пикирующего бомбардировщика. Три крупных завода каждый больше, чем «Фольксваген», были построены в Брюнне, Граце и Вене, впервые в нашей практике — из сборного железобетона и всего за восемь месяцев. Но уже с конца 1941 г. наша работа осложнялась нехваткой горючего. Даже для нашей, особой срочности, программы снабжение горючим было в сентябре 1941 г. сокращено до трети, а с 1 января 1942 г. — даже до одной шестой потребности (11). Типичный пример того, как Гитлер, предпринимая поход на Россию, зарвался по сравнению с нашими возможностями. Попутно мне были поручены работы по устранению последствий бомбардировок в Берлине и строительство бомбоубежищ. Тем самым я, еще не зная этого, уже готовился к моей будущей деятельности на посту министра по делам вооружения. И не только в том смысле, что я на низовом уровне разглядел те узкие места, из-за которых произвольно менялись программы и пересматривались категории срочности производства, но и получил представление
Так как-то я принимал участие в одном заседании у Геринга, во время которого генерал Томас выразил неудовольствие завышенными экономическими требованиями руководства. Геринг буквально наорал на заслуженного генерала: «Да каким образом это Вас вообще касается? Я делая это, я! Или, может быть Вы, а не я, являетесь уполномоченным за четырехлетку? Вам вообще надлежит помалкивать, потому что решение всех этих вопросов фюрер всецело доверил мне.» При решении такого рода вопросов генерал Томас никак не мог рассчитывать на поддержку своего шефа генерал-полковника Кейтеля, поскольку Кейтель и сам бывал рад, если его миновали такие наскоки Геринга. Хорошо продуманный экономический план Управления по делам экономики в Верховном командовании вермахта из-за таких вот вещей и не выполнялся. Но и Геринг, как я тогда уже это понял, ничего не предпринимал. А если он все же что-то и делал, то привносил совершенную неразбериху, так как он никогда не утруждал себя вниканием в проблемы и его решения были по большей части чисто импульсивны.
Несколько месяцев спустя, 27 июня 1941 г., я в качестве уполномоченного по строительству промышленных объектов для производства вооружений участвовал в совещании между Мильхом и Тодтом. Гитлер уже был уверен, что русские полностью разгромлены и поэтому дал распоряжение срочно форсировать развитие авиапромышленности для следующей своей акции, покорения Англии ( 12). Мильх настаивал — и это был его долг — на соблюдении установленной Гитлером приоритетности, что приводило д-ра Тодта ввиду военного положения в отчаяние. Ведь и у него было задание — срочно нарастить производство вооружений для сухопутных войск, но у него не было специального указания Гитлера, которое давало бы его заданию зеленый свет. Под конец совещания Тодт так признал свое бессилие: «Лучше всего, господин фельдмаршал, если Вы меня возьмете в Ваше министерство в качестве сотрудника.»
Осенью 1941 г. я отправился в Дессау, на предприятия Юнкерс, чтобы скоординировать с генеральным директором Коппенбергом планы строительства и производства. В конце переговоров он провел меня в закрытое помещение и показал мне графическое изображение, сопоставлявшее выпуск бомбардировщиков в ближайшие годы американцами и нами. Я спросил его, что думает наше руководство относительно столь удручающих цифр. «Да в том-то и дело, что они не хотят им верить», — ответил он. Не владея собой, он расплакался. Вскоре после этого Коппенберг был смещен с поста директора заводов Юнкерс. Геринг же, главнокомандующий люфтваффе, ведущего тяжелые бои, нашел предостаточно времени 23 июня, на второй день нападения на Советский Союз, чтобы в полной униформе осмотреть выставленный в Трептов-парке макет в натуральную величину своего рейхсмаршальского ведомства.
Моя последняя за последующую четверть века командировка по делам искусства привела меня в Лиссабон, где 8 ноября открывалась выставка «Новое немецкое зодчество». Сначала предполагалось, что мы полетим на личном самолете Гитлера, когда же выяснилось, что в Лиссабон захотели отправиться и такие пьянчуги из гитлеровского окружения как адъютант Шауб и фотограф Хофман, то я постарался отделаться от такой компании и попросил разрешения Гитлера ехать на своей машине. Я повидал такие старые города как Бургос, Сеговия, Толедо, Саламанка и осмотрел Эскориал, сооружение по масштабам сопоставимое разве что только с дворцом Гитлера, но с совершенно иным, духовным предназначением: Филипп II окружил ядро своего дворца монастырем. Какой контраст к архитектурным идеям Гитлера: здесь — исключительная экономность выразительных средств и чистота, прекрасные внутренние помещения, неповторимо сдержанные по формам, там — раздутая диспропорциональность парадности. Вне всякого сомнения, это почти тоскующее творение архитектора Хуана де Эррере ( 1530 — 1597 ), куда больше соответствовало нашему невеселому положению, чем триумфальное программное искусство Гитлера. В эти часы одинокого созерцания в моей голове впервые забрезжило, что я со своими архитектурными идеалами встал на ложный путь.
Из-за этой поездки я не смог навестить некоторых парижских знакомых — Вламинка, Дерэна, Деспио (13), которые по моему приглашению осмотрели макеты нашего берлинского градостроительства. По-видимому, они приняли наши планы и сооружения к сведению молча: во всяком случае, наша учрежденческая летопись не упоминает ни единого слова об их впечатлениях. Я познакомился с ними во время своих поездок в Париж и неоднократно оказывал им поддержку заказами своего ведомства. Курьез заключался в том, что у них было больше свободы, чем у их немецких коллег. Когда я уже во время войны как-то посетил парижский Осенний салон, то увидел стены, увешанные полотнами, которые в Германии были бы заклеймлены как вырожденческие. Гитлер тоже слышал об этой выставке. Его реакция была столь же поразительной, сколь и логичной: «Да разве нам нужен духовно здоровый французский народ? Да пусть себе вырождается! Тем лучше для нас.»