Восшествие цесаревны. Сюита из оперы или балета
Шрифт:
Цесаревна:
– А что я должна сказать? Поблагодарить вас – слов тут мало, а денег, увы, в настоящую минуту нет.
– Нас занимают ваши горести. Поделитесь с нами, мы вынесем ваши горести за околицу с хороводом, и они там прорастут иван-чаем.
– Хорошо. Я отвечу вам той же монетой, блеском которой вы прельщали нас, то есть игрой.
Хор масок и цесаревна меняются местами. Публику составляют прислуга, конюхи, несколько крестьян и паж.
Цесаревна вся в движениях танца, то медленных, раздумчивых, горестных, то легких, стремительных и веселых, при этом мы словно слышим ее голос или
– Никак не удается выйти замуж! Еще при матушке решили выдать за короля французского, юнца, - незаконнорожденною сочли меня - с отцовской кровью, словно бога, о, величайшего из всех людей! Но вдруг нашелся мне жених по сердцу: брат мужа, ах, моей сестрицы Анны. Кузен он герцогу, а сам епископ… Голштиния, что рай земной для нас!
Арлекин с ужасом:
– Ужели вы покинули Россию!
Цесаревна, словно заливаясь слезами:
– Едва успела полюбить я брата, так он пред свадьбой занемог и умер! А тут смерть матушки, затем сестрицы, - одна я одинешенька осталась. А утешеньем явлен был племянник, юнец, но рослый, в деда, мог могучим, душой возросши, он предстать на троне, когда бы не склонила к старине его Москва увеселеньями…
Арлекин:
– А говорят, царь юный был влюблен в прекраснейшую всадницу на свете?
Пьеро:
– Охотой увлекаясь до упаду, как танцами, она, как амазонка, была неустрашима и прелестна, сама Венера не скакала краше.
Цесаревна:
– Я с юности с прозванием Венера росла – не в шутку, а вполне всерьез. Влюблен племянник в тетку – то ученье, и им бы тут заняться, не охотой… Приревновал к Нарышкину меня, красавец и ровесник, мной любимый, - хоть замуж выходи, два ветреника, - отправлен он, по выбору, в Париж. Жениться не решился, верно, а? Ну да, тогда б его в Сибирь сослали. Никак спасло нас легкомыслье наше. С племянником охотой увлеклась. Явилась даже мысль нас поженить. Смешная мысль! Для блага государства не столь смешная, чем помолвка наспех юнца с девицей, соблазнившей до, до сговора, помолвки жениха. И чем же это все закончилось? Бедняга слег, скончался он в день свадьбы.
Пьеро:
– Все это Долгорукие!
– Увы! Вина здесь и моя. И я влюбилась, быть может, безотчетно не желая с племянником юнцом делить корону и ложе, - разве это не смешно?! Корона не потеха. Это подвиг. Способна ли на это я – вопрос? А для любви, уж верно, я созрела.
Коломбина:
– Ах, кто же это?
– Сказать по правде, вы все рассмеетесь. Из денщиков отца… Вы не смеетесь? Да, из птенцов Петра, плеяды славной. Мне матушка прислала в камергеры (из самых верных) моего двора, как дядьку, мне знакомого из детства, так он служил мне, как отцу всегда. Его свела с племянником царем, чтоб Долгоруких к делу повернуть, и тут увидела его впервые, среди московской знати богатырь умом, душой и телом – я влюбилась!
Коломбина плачет и смеется от восторга.
Цесаревна, вся в пленительных движениях танца::
– Когда ж я влюблена, неотразима, как с поясом Венеры родилась. Мой камергер очнулся, как со сна, и видит: сад мой весь в цвету, - весна! Эй, паж! Сюда! Сыграешь камергера, чтоб просияла с поясом Венеры бедняжка цесаревна хоть на сцене, забыв все горести и униженья. Когда я влюблена и весела, по всей земле цветы, идет Весна!
Алексей Шубин важно выступает вперед.
Цесаревна хватает его за руку:
– Отправились в паломничество мы до Сергиевой Лавры пешим ходом, прогулка не из легких, но идешь, слабея телом, веселея духом, и вся земля на сотни верст вокруг под небом синим без конца и края и тишина безмерная, как сон счастливый в детстве с пробужденьем к жизни… О, счастье! О, любовь! О, красота!
Алексей Шубин, выходя из роли камергера, в движеньях нарастающего по темпу танца:
– Счастливец камергер! Увы, я паж! Как вынести мне взор самой богини, исполненный любви и восхищенья! Играть я не умею, я влюблен со страхом до тоски и смертной муки. Уйти в леса и затеряться в них! В сражениях погибнуть, как герой! Какой удел – погибнуть от любви богини к смертному, так я, Адонис!
Цесаревна, устремляясь с восхищением за Шубиным:
– Отлично, паж! Но только ты живи! Служи Венере без тоски и страха. Ты ж не монах? Монахиня ли я?
– Но паж – монах пред ликом красоты! Молиться и любить – так это ж мука. И счастье невозможно – то разлука.
Цесаревна, впадая в отчаяние:
– Играешь камергера, а не пажа. Увы! Что делать? Счастья моего не вынесли ни царь, племянник мой, ни власти, так всегда. Борысеча (Бутурлина) отправили на Украину, там порядок в армии навесть, меж тем как царь в сетях любовных Долгоруких задохся… О, вина моя и здесь!
Цесаревна падает наземь и поднимается:
– Пока я молилась, совершая паломничество, на трон возвели мою тетку Анну Иоанновну… Приверженцы старины и иноземцы оказались проворнее… Вот мои горести.
5
Пикник на лугу у березовой рощи, за которой простираются озеро и дали, с маковками церквей Москвы на горизонте. Хор масок в окружении хоровода поселянок, выступающих поочередно, то в унисон. У берез музыканты.
Маски выступают с пантомимой, что хоровод сопровождает то плясками, то пением.
Со стороны озера идут цесаревна и паж Алексей Шубин, как видно, с непрерывными объяснениями влюбленных, поскольку ситуация вдруг возникла очень не простая. Им приходится соблюдать невольно или вольно дистанцию, до сих пор привычную для них, теперь же вызывающую то и дело недоразумения.
Звучат признания в любви, обостренные тем, что предстоит разлука… С возвращением двора в Петербург он должен вернуться в свой полк.
ЦЕСАРЕВНА О, сладкая любовь! Какая мука, Когда грозит ей срочная разлука – До осени, до лета, до весны - И вместо счастья только сны…6
Зима, катанья на коньках…
Цесаревна, входя к себе, падает без сил – от отчаяния:
– Мне на людях весело, но одна я страдаю, как никогда не бывало прежде. И вот я словно запела:
Я не в своей мочи огнь утушить. Сердцем болею, а чем пособить, Что всегда разлучно и без тебя скучно. Лучше б тя не знати, нежель так страдати всегда по тебе.