Восшествие цесаревны. Сюита из оперы или балета
Шрифт:
Фрейлины:
– Лекарь ваш приехал. Если вам так плохо, пустит кровь.
– Я не больна. Это любовь, какой я еще не знала. Впервые я думаю не о себе, а о нем – и голова кругом от пронзительного счастья, словно он рядом, и я – в его объятиях, нет, мы в танце с ним кружимся, я уношусь в прыжках вокруг него и упасть не боюсь, как кроме в его объятия!
Входит доктор Лесток.
Цесаревна приветливо:
– Арман, вы в Москве все это время были?
– Государыня, на этот
– Значит, вы его видели! Передали мое письмо? Где его письмо?
– Увы!
– Его отправили куда подальше от меня?
– И это бы еще ничего.
– Его женили?
– И это было бы счастьем.
– Арман! Вы достаточно меня подготовили, скажите прямо, что с ним случилось?
– Алексей Шубин арестован и сидит в тюрьме в Усть-Луге. Идет следствие. Его обвиняют в заговоре.
– Это же бред!
– Вина его не доказана. Тем не менее, как у нас водится, его сослали, как дошла до меня весть уже в Москве.
Цесаревна, вся вспыхивая от радости:
– Его сослали сюда как уроженца, в наши края?
– Увы! Куда дальше.
– В Сибирь?!
– Дальше.
– Что там дальше? Арман, вы разыгрываете меня, каналья!
– Дальше – Камчатка. Столь велика зависть у Анны Иоанновны к вашей красоте.
– Хочешь сказать, моя красота повинна в судьбе моего возлюбленного?
– Нет, уродство вашей тетки.
– Мне от этого не легче. У меня нет сил плакать. Уложите меня в постель.
Лесток уходит, фрейлины укладывают спать цесаревну, впадающую в дрему, как нарочно, чтобы в горе сохранить душу живу.
Цесаревна, словно очнувшись или во сне, встает и словно уносится в танце, с поразительно легкими прыжками, пребывая в раздумьях:
– Влюбившись в парня, милого красавца, - он уроженец этих тихих мест и прапорщик Семеновского полка, и грамоте обучен, и смышлен, - в пажи взяла, чтоб только чаще видеть!
О, как распелись соловьи весною, весной любви, доныне небывалой, в такой любви все чисто, как в цветах.
Но Зависть свыше к красоте и к счастью обрушила на молодца гоненья. Виновен Шубин Алексей в любви и верности, а значит, он опасен!
Отправили на самый край земли, чтоб он пропал и след его простыл.
ЧАСТЬ II
1
Санкт-Петербург. Деревянный дворец цесаревны в Смольном дворе, попросту Смольный дом или Смольный, рядом Нева и казармы Преображенского полка.
Весь дом в два этажа, с третьим в виде надстройки, шумит, все в движении, музыканты репетируют, песенники поют, фрейлины танцуют, камердинеры наводят порядок… Показываются и важные лица: пажи, вышедшие в камер-юнкеры и камергеры Петр и Александр Шуваловы, Михаил Илларионнович Воронцов…
Цесаревна у зеркал – в невольных раздумьях, как императрица Анна Иоанновна обошлась с нею, и тут проступают маски, казалось, лишь в глубине зеркал. Они прислушиваются, переглядываясь между собою со значением.
Цесаревна в постоянном движении, вполне выражающих ее мысли и переживания:
– Страх застил ей глаза при жизни, что же, подумала бы о душе своей и государстве, с миром бы почила… Призвала бы меня или Петра, наследника и русского престола и шведского, коли боялась нас, случайно заступив дорогу нам, по воле царедворцев-иноземцев…
Цесаревна, обращая взор в небеса:
– Но им решила передать корону, чтоб избежать суда… А Божий суд? Ты там, апостол Петр тебя не примет, гореть тебе в Аду за прегрешенья, не за тобою Правда на земле.
Снова вся в движении, полная усмешки и сарказма:
– Чревоугодница, прелюбодейка, нелепый шарж на женское созданье, карикатура на императрицу, что выродить могла на смертном одре, как глупость, равную злодейству!
Входит без стука камердинер Алексей Разумовский, красавец-мужчина, простолюдин по повадкам, с тонкими чертами узкого лица, с проступающей бородкой.
– Что, Алексей?
– Лесток говорит, что Нолькен здесь и Шетарди подъехали.
В большом зале, называемой палатой, для балов и приемов, со сценой, на которой идут какие-то репетиции, бродят посетители в ожидании выхода Ее высочества. Входят Лесток и французский посол Шетарди, к ним подходит шведский посол Нолькен.
Шетарди и Нолькен обмениваются приветствиями, взглядами, достаточно выразительными, чтобы Лесток угадывал перемены в их умонастроении, то есть в их переговорах, в какие и он вовлечен.
На антресолях маски обмениваются догадками, что там происходит.
Арлекин глубокомысленно:
– У Франции и Швеции в отношении России – общие интересы. Ништадскому миру 20 лет, Швеция достаточно оправилась, чтобы подумать о возвращении утраченных ею земель.
Пьеро:
– Война?! Франция поддерживает Швецию и готова помочь деньгами. Отлично!
Коломбина:
– Отлично?
– Это Нолькен.
– Но с тем, чтобы посадить на русский трон цесаревну Елизавету Петровну. В чем тут выгода, ясно!
Арлекин:
– Шетарди высказывает свои соображения, о чем сообщал кардиналу Флери: «Уступая склонности своей и своего народа, она немедленно переедет в Москву; знатные люди обратятся к хозяйственным делам, к которым они склонны и которые были принуждены давно бросить; морские силы будут пренебреженны, Россия мало-помалу станет обращаться к старине, которая существовала до Петра I и которую Долгорукие хотели восстановить при Петре II, а Волынский – при Анне. Такое возвращение к старине встретило бы сильное противодействие в Остермане, но за вступлением на престол Елизаветы последует окончательное падение этого министра, и тогда Швеция и Франция освободятся от могущественного врага, который всегда будет против них, всегда будет им опасен».