Восстание на Боспоре
Шрифт:
Алцим проводил гостью в свою собственную опочивальню и, пожелав ей спокойной ночи, вышел во двор. Полный самых ярких и необыкновенных впечатлений, взволнованный приездом странной путешественницы не меньше, чем ночными тревогами, он не хотел спать, но, вдыхая утреннюю прохладу, стремился осмыслить неожиданные события.
4
Саклей прибыл перед рассветом. Слуги еле успели распахнуть ворота, как всадники влетели во двор на всем скаку. Соскочив с коня, старик окинул двор проницательным
Увидев на голове сына повязку в пятнах крови, отец принял молодого человека в объятия и, дрожа от волнения, спросил его:
– Сын мой, ты ранен?
– Не беспокойся, отец, – ответил Алцим, – я получил небольшую ссадину и уже забыл о ней. А вот если ты будешь устраивать такие ночные скачки на конях, то заставишь меня беспокоиться всерьез.
– Ты возвращаешь меня к жизни! Твое здоровье и твоя забота обо мне – это мои хлеб и вино! Ими я живу! Поймали беглецов?
– Нет, они удрали.
– Как? Целая орава вооруженных бездельников вместе с Анхиалом на прекрасных конях не могли задержать двух рабов? Ай-ай! Как это нелепо! Все будут смеяться над нами! Если мы так будем поступать и дальше, то не пройдет и года, как все рабы разбегутся. Они сожгут наши дома и растащат наше имущество!
Алцим рассказал, что пожар и побег произошли вскоре после отъезда друзей, с которыми Алцим пировал по случаю удачной охоты. Дойдя до приезда двух женщин, он несколько смутился, что сразу подметил отец.
– Так дочь Пасиона здесь? – с живостью спросил старик.
– Да. Это удивительнейшее из всех существ женского пола! Амазонка! Амазонская царица! При виде ее мне сразу пришли в голову сказания об амазонке Орифии, что воевала с греками, о Пенфесилее, участнице троянской войны, а особенно о Фалестрии, пожелавшей иметь потомство от Александра Македонского. Если Фалестрия была такова, как сегодняшняя гостья, то Александру можно позавидовать.
Отец внимательно поглядел на сына, и усмешка сделала его лицо еще более хитрым.
– В том, что дочь Пасиона оказалась в нашем доме, я вижу милость богов. Не удивляйся, ты не поймешь этого. А то, что ты ею околдован, несомненно. Ей не пришлось бы «тянуть вертошейку», чтобы присушить тебя. Но предупреждаю – берегись женских чар! А этих особенно! Ибо любовь – это рабство, в котором рабом является мужчина, а строгим и капризным господином – женщина. Я пришлю тебе красивую рабыню, она тебя развлечет. Что же касается сарматской красавицы, то разреши мне побеседовать с нею, когда она проснется.
Враждуя с Карзоазом, Саклей чутьем угадывал в приезде Гликерии какую-то тайну, могущую оказаться очень кстати. Тем более что о приезде девушки никто ничего не знал.
Спустя час он долго беседовал с гостьей, держался ласково и предупредительно. То, что он узнал, оказалось столь важным, что Саклей после разговора с девушкой сразу принес благодарственную жертву богам и эриниям, способствующим мести. После чего в хорошем настроении обошел двор,
– Я возвращаюсь в Пантикапей. Поручаю тебе твою амазонку, но при одном условии: никто не должен знать до поры до времени, что она здесь.
– Но она рвется скорее быть в Пантикапее!
– Нет, она уже не рвется, ибо убеждена мною в необходимости подождать. Я обещал ей посодействовать в решении ее дела, о сути которого она, видимо, тебе расскажет, но никто другой не должен знать. Позже ты поймешь, как все это важно.
Вызвав Анхиала, старик накоротке расспросил его о хозяйстве, о содержании рабов, расходе продуктов и, наконец, о подробностях побега Бунака и конюха. Потом, помолчав, поднял на слугу свои пронзительные глазки и сказал ему всего несколько заключительных слов, но таким тоном, от которого по спине надсмотрщика рабов пробежали холодные мурашки:
– Вся вина за побег Бунака и Хорея – на тебе. За каждого раба, что убежал, ты вернешь мне другого раба, не худшего! И узнаешь, кто помогал беглецам в их богопротивном деле. Я приеду и спрошу. Не выполнишь – пеняй на себя.
Саклей отбыл в Пантикапей, оставив прекрасную гостью в имении. Алцим встретился с нею за трапезой. Она выглядела еще лучше, чем вчера, и ела с аппетитом. В разговоре заметила, что ей снилось, будто кто-то кричал и бегал по коридорам, а слуги его ловили.
Алцим ничего не сказал, но заметил про себя, что у матери начинается очередной приступ буйства. Гостья, встав из-за стола, заявила:
– Добрый отец твой обещал мне помочь, но он просил меня погостить здесь несколько дней. Я согласилась при условии, что буду иметь возможность ежедневно ездить в поле верхом и охотиться.
Алцим рассмеялся.
– Ты, Гликерия, прекрасна, как Психея, и мужественна, как Артемида. Сейчас будут седлать коней. Разреши мне быть твоим спутником.
– Я надеялась на это. Ты будешь моим телохранителем и проводником.
5
Они выехали вдвоем из ворот мрачного укрепления, каким выглядело загородное Саклеево имение, и легким галопом поскакали в западном направлении, где на большом пространстве расстилалась нетронутая степь с глубокими балками, перелесками, разделенными ковыльной равниной.
Дрофы выбегали из высоких трав, тяжело подскакивая, расправляли широкие крылья и поднимались на воздух. Стайка колосов – степных козлов – промчалась и исчезла в дымке. Это были те самые животные, что поразили глаз приезжих эллинских моряков еще несколько веков назад.
– У греков Эллады, – заметил Алцим, – есть описания Скифии, и в них упоминают наших колосов. Их считают помесью оленя и барана, а также указывают, что колосы имеют в голове особое вместилище для воды. Никогда не видел ничего такого, хотя убивал этих животных много раз. И не видел, чтобы колосы пили воду ноздрями.