Восстание потребителей
Шрифт:
На следующий день в Думе, когда закон о марочках должен был рассматриваться в третьем, обычно чисто техническом чтении, на спикера посыпались вопросы, что да к чему? а правда ли миллиард долларов? а кто получит деньги? а почему нам никто не объяснил?..
Показательно, что вопросы в основном задавали не депутаты из враждебных Селезневу фракций, а свои же коммунисты. То есть и они поверили, что спикер лоббировал закон в своих личных интересах, фракцию в известность не поставил, с товарищами не поделился.
Опытный Селезнев пытался было рассмотрение закона отложить, но депутаты настояли — не отложить, нет, снять! Совсем снять с рассмотрения, хотя в парламентской практике редко можно припомнить закон, который сняли бы с рассмотрения после второго чтения, когда все споры по существу обычно уже позади.
Закон сняли, и это была победа. Вскоре и, возможно, отчасти в связи с законом о марочках спикер Селезнев лишился своего кресла. Это победой не было: обвинение одного из депутатов в коррупции не реформировало дефицитную политику, а лишь укрепляло, как тюремный срок для директора одного из советских магазинов не подрывал советскую дефицитную экономику, а лишь укреплял на время, позволяя гражданам верить, будто не система плоха, а отдельные люди воруют.
Через некоторое время, уже в путинскую эпоху, постановление все о тех же марочках было принято правительством. Еще через два года юристам КонфОП удалось отменить это постановление правительства в Конституционном суде.
И это опять была победа, но какая-то грустная, жалкая — отменен был один плохой указ из тысячи плохих указов, которые на деньги налогоплательщика принимают министры, пользуясь тем, что налогоплательщику в голову не приходит почувствовать себя потребителем услуг государства, за свои деньги имеющим право требовать, чтобы указы были хороши.
Глава десятая
Все лучшее — детям
Не в связи с законом о марочках, и не в связи с делом об эвакуаторах, и вообще не в связи с каким-нибудь конкретным делом КонфОП, и не только у Александра Аузана, а у многих людей в России в некоторый момент возникло стойкое ощущение, что взрослые безнадежны, взрослым ничего не объяснишь и, следовательно, надо объяснять детям. В середине 90-х вообще модно вдруг стало важные социальные идеи объяснять не взрослым, а детям. Принято было думать, что дети поймут, вырастут и наконец-то устроят человеческую жизнь, которая взрослым недоступна хотя бы потому, что взрослые помнят советское время и отравлены советским временем навсегда.
Странно теперь вспоминать об этом: казалось бы, «лихие 90-е», проклятое теперь и беспросветное на теперешний взгляд время, но именно в это время кто только не придумывал развивающих программ для детей, детских просветительских лагерей, пособий, учебников, тренингов… Частные школы, методические рекомендации, развивающие программы, летние кемпинги, семинары, конкурсы планировались на десятилетия вперед. Герои «лихих 90-х» собирались жить в России и через десятилетия, в отличие от героев «благополучных» 2000-х, которые заглядывают в будущее хорошо если на год или два.
Детские образовательные программы были, например, у правозащитного общества «Мемориал»: дети изучали историю — вот выучат, станут сознательными гражданами, и через двадцать лет российское общество будет состоять из сознательных граждан. Детские образовательные программы были и у Михаила Ходорковского в благотворительном его фонде «Открытая Россия»: дети играли в бизнес и в самоуправление — вот вырастут и станут предприимчивыми свободными людьми, понимающими свои права и осознающими свою ответственность. Детских образовательных программ у кого только не было в эти «лихие 90-е». Главным благотворительным трендом было тогда образование, в отличие от «благополучных» 2000-х, когда основным благотворительным трендом стало здравоохранение. В 2000-е годы, надо полагать, люди не видят будущего и жертвуют деньги на сиюминутное и непосредственное спасение детей от смерти. В 90-е только будущее видели и деньги жертвовали в основном на воспитание последующих поколений.
В середине 90-х завести детскую потребительскую образовательную программу пришло в голову и Александру Аузану. Была только одна проблема — профессор умел преподавать студентам, а школьникам преподавать не умел.
Какое-то конфо
А Елена Кузнецова, наоборот, была учителем. Учителем информатики и экономики, успешным и известным в профессиональных кругах, со своими методиками, что высоко ценилось, ибо по советской еще памяти бог знает какой следовало быть умницей, чтобы Министерство образования признало твою методику и допустило новую методику до детей в школе. Елена была учителем, знала, как учить школьников, но понятия не имела, чему их теперь учить. Мир рухнул, и хрестоматийных знаний, которыми только и оперируют школьные программы, не осталось.
Хорошо физикам — законы термодинамики не претерпели никаких изменений в эпоху перестройки и гласности. Хорошо математикам — распад Советского Союза никак не сказался на исчислении логарифмов. Географам чуть сложнее — пятнадцать союзных республик превратились в пятнадцать независимых стран, поменялись названия столиц, две Германии слились в одну, но выучить все это не так уж было сложно. Хуже словесникам — половина обязательного курса литературы оказалась дрянью несусветной, зато появились новые классики и гении, чтение которых прежде преследовалось по закону, а теперь стало обязательным для школьников. И все же у словесников были скорее приятные хлопоты.
Настоящая педагогическая катастрофа случилась только с учителями истории и обществоведения. Эти предметы непонятно стало, как преподавать, зато появились новые, неслыханные предметы — такие, например, как экономика и информатика. Мир рухнул. В 1991 году выяснилось, что «Союз нерушимый республик свободных» не так уж нерушим и не так уж свободны республики, не так уж распоряжаются «правом на самоопределение вплоть до отделения», а должны за это самоопределение и отделение сражаться, иногда и с оружием в руках. В 92-м, когда отпустили цены, выяснилось вдруг, что люди в большинстве своем не труженики вовсе, как предполагалось, а спекулянты и проходимцы. В 94-м, когда посыпались финансовые пирамиды, выяснилось к тому же, что суды бессильны против мошенников и государство бессильно. Мир рухнул, и, в довершенье всех бед, рухнула вместе с миром и учительская зарплата, так что пришлось Елене Кузнецовой выдумывать себе самые странные работы, чтобы прокормить себя и дочку.
Например, Елена нанималась гувернанткой к некоему нуворишу и отцу семерых детей, который хотел дать своим детям домашнее образование. Знакомиться с работодателем Елену пригласили за город. И она поехала в лыжном костюме. Потому что если за город, значит, на дачу, а если на дачу, значит, в лыжном костюме. Но вместо дачи Елену встретил мрачный замок и еще более мрачный его хозяин, смеривший кандидатку в гувернантки презрительным взглядом и сказавший: «Вы как оделись вообще? Вы думаете, я вас после этого возьму на работу?» «Ну и зря, — парировала Елена. — Я лучшая в России гувернантка, а вы будете всю жизнь локти кусать».