Восстание
Шрифт:
Товарищи Райхеля покачали головой, один из них сказал:
— Ну, запахом дизельного масла и резины ты можешь наслаждаться каждый день. Сейчас главное — раздобыть машину!
Эмиль Райхель подошел к конюшне, заглянул в нее. Лошади ему понравились. У него даже мелькнула мысль: а не прихватить ли им их. Вообще, можно занять и весь шрайтерский дом. Во дворе они могли бы организовать стоянку для машин. Ведь им потребуется много машин, если, конечно, вот такая медлительность не погубит восстания. Кроме того, Райхелю хотелось не просто вот так постоять во дворе Шрайтера и прихватить с собой, не встретив никакого сопротивления, все то, что им необходимо. Ему хотелось поспорить сейчас со Шрайтером и заставить его самого отдать
Райхель подошел к остальным, обвел их взглядом: на их лицах — решительность.
— Мы должны убедить Шрайтера идти с нами! — заявил Райхель.
Один из четверки стукнул себя кулаком по лбу.
— А если он не захочет? — спросил другой.
Райхель пожал плечами.
Хиндемит в это время предстал в доме Шрайтера перед Лиссой Готенбодт. Руки он держал на бедрах и старался как можно больше нагнать на нее страха. Однако ему это не удалось. Прислушался: из соседней комнаты никаких звуков. Может, она одна в квартире?
Улыбнувшись, Лисса Готенбодт спросила:
— Что вам нужно?
— Где стоят машины?
— В гараже.
— Машины конфискованы!
— Кем же?
— Антифашистской властью.
— Вы начинаете с грабежа?
— Говори, где ключи? — строго спросил Хиндемит. — Все ключи. И от гаража.
— В письменном столе, — ответила Лисса.
Хиндемит пошарил в столе, отыскал ключи от гаража и автомашин. Обернувшись к Лиссе, сказал:
— Мы принудили вас выдать нам ключи, а потому и не расплачиваемся с вами.
— Вы украли их! — попыталась уточнить Лисса Готенбодт. Она стояла как вкопанная. На губах застыла улыбка. Она сама себе удивлялась, так как не кричала и не свирепствовала, не пыталась засветить этому мужлану вазой по голове или исцарапать ему лицо, наоборот, она вдруг подумала о том, что эти мужчины заслуживают того, чтобы при встрече с ними в городе снимали шляпы. Они оказались куда оперативнее, целеустремленнее и увереннее в себе, чем ее отец и священник Пляйш. Первая автомашина уже у них. У них окажутся и лошади. Но жить с ними можно. И как подтверждение этому на ее лице заиграла неподдельная улыбка. Она хотела бы еще раз встретить этого мужчину, который только что ушел.
Во дворе слышались их шаги. До слуха Лиссы Готенбодт донесся скрип двери гаража. Затем она услышала, как заработал мотор и со двора выехал грузовик.
В одном из домов в долине, у подножия гор, сидел Таллер. Сидел у двери, прямо на полу, некогда оттертом добела, но теперь извоженном солдатскими сапогами. Сидел, поджав ноги к подбородку и обхватив колени руками. Во рту у него торчала соломинка, глаза были устремлены в одну точку. Можно было подумать, что Таллер спит с открытыми глазами. На самом же деле он сейчас видел все намного лучше, чем когда-либо. За этот день он стал совершенно другим человеком. Теперь он уже не витал в облаках, а детально обдумывал вполне реальный план. Таллер провел тыльной стороной ладони по лицу, тяжело вздохнул. Гомон солдат смолк. Таллер вновь тяжело вздохнул, устремив взгляд своих потускневших глаз куда-то вдаль.
— Коллер, — произнес кто-то из солдат.
Таллер закрыл глаза. Сделал вид, будто устал, хотя усталости и не чувствовал. Ему сейчас хотелось вскочить и переломать все, что было в этой кухне. Он мог бы сломать табуретку, а ножку от нее использовать как дубинку. Он уже представлял, как стал бы бушевать, бить окна, ломать столы и стулья. Солдаты сразу разбежались бы. Но вот у двери появился бы Херфурт. Он-то не убежал бы. Кто-кто, а Херфурт хорошо знал, как обращаться с обезумевшими. Он знал все. В ответ на его пренебрежительный взгляд Таллер бы дико закричал: «Я еще не то устрою!» Однако это вызвало бы у Херфурта только смех. Ну а затем пришлось бы хватать с плиты раскаленные конфорки и швырять их в окно. Они подожгли бы высохшую
Таллер до боли сжал губы. Услышал на лестнице шаги Элизабет Шернер. Видел, как она подошла к плите и начала переставлять кастрюли, но так медленно и неумело, будто никогда в жизни не занималась этим.
«Напрасно все это, — подумал Таллер. — Ведь не вечно же мы будем здесь. Рано или поздно нас все равно разнюхают и поднимут на смех за наши военные похождения. А потом с издевкой отправят по домам. Отправится и он в свой далекий портовый городишко. А может, никто смеяться и не будет, а просто дадут прочитать условия капитуляции и ткнут пальцем в пункт, где говорится о смертной казни за хранение оружия. А у нас оружие. Стало быть, мы кандидаты в мертвецы. Они, может, и не будут себя утруждать и переправлять нас в Вальденберг. Ведь и здесь, в долине, хватает деревьев и земли. Подвесят нас к каким-нибудь высоченным соснам, а затем обрежут веревки и закопают. Этим мы и кончим, и я так и не увижу больше свой портовый городок и не побываю в кабачке, где собиралась шоферня… А ведь деревья росли не для того, чтобы стать виселицей. Херфурта в нашей компании не окажется. Этот ловкач вовремя забросит свой пистолет, и у него его не найдут. Он все равно что комендант в небольшом бродячем балагане. Кривляется на этой сумасшедшей сцене, а люди думают, что это настоящая жизнь. Херфурт посмотрит, как мы болтаемся на деревьях, и отправится в путь-дорогу. Только никто из нас уже не сделает этого…»
Таллер даже застонал.
— Что случилось?
— Да ничего, — ответил он.
— Значит, что-то случилось, коли стонешь.
Таллер промолчал. Элизабет Шернер вышла из кухни.
Неожиданно его осенила мысль: ведь «кюбель», который он стащил, стоял возле дома. Так что же ему мешает выкрасть машину второй раз и удрать на ней вдоль долины? Мысль пустила корни, он стал ее обдумывать. Ночь была темной, и это только могло способствовать побегу. Конечно, такая темень мешает свободно ориентироваться на незнакомых улицах. Таким образом, были и шансы и сомнения. Таллер гнал от себя мысль о побеге и в то же время цеплялся за нее. Вдруг он вскочил. Сидевшие за столом солдаты испуганно посмотрели на него. Один покачал головой, другой ткнул себя пальцем в лоб. Таллер скорчил гримасу, затем надел фуражку и по-уставному повернулся кругом. За спиной услышал смешки. Прямо перед собой в дверях увидел Херфурта. «Слишком поздно, — подумал Таллер, — слишком поздно для меня».
— Мужики, — обратился к солдатам унтер-офицер Херфурт, — ставка в долине превращается в генеральный штаб! Война закончилась, а посему надо разработать мирные операции. Мы оказались на островке. Рейх оккупирован. Наша территория — единственная еще не оккупированная территория рейха. С помощью воинского порядка мы постараемся наладить нормальную жизнь. Мы управляли Польшей и Украиной, сумеем навести надлежащий порядок и на этом острове!
Солдаты молчали. Они переваривали суть слов Херфурта. Его заявление оказалось для них слишком неожиданным. Они подумали также и о той женщине, знакомой Херфурта, которая жила в Вальденберге и ради которой им предстояло теперь перебраться в этот городок. Они сразу поняли это, как только Херфурт, ударив кулаком по столу, заявил:
— Сегодня вечером мы обезглавим бутылки Таллера!
Теперь было ясно, что Хайнике перехрабрился. На обратном пути дойти от резиденции ландрата до ратуши без посторонней помощи он уже не мог. Самовнушение, что, если, мол, они доберутся до ратуши слишком поздно, тогда все пропало, не помогало. Не придавала ему бодрости и мысль о том, что, мол, фактически они уже победили, хотя не прошли еще и полпути. По сути, его тащил Ентц, на которого он опирался. По дороге они никого своих не встречали. Незнакомые же смотрели на них с удивлением.