Восстание
Шрифт:
Раубольд лег, уткнувшись лицом в руки. Он тяжело дышал и думал о том, что они, наверное, правы, ему не стоит рисковать собой, ведь он как-никак их руководитель, они это отлично понимают…
Спустя несколько минут он выстрелил вверх сигнальную ракету, которая как бы зависла в воздухе.
Тишина. В ратуше не распахнулось ни одно окно.
— Они, наверное, спят беспробудным сном, а о нас и думать не думают, — заметил Раубольд.
В этот момент дверь ратуши открылась, и вышел солдат. Он огляделся по сторонам. Неожиданно раздался выстрел, и солдат, громко вскрикнув, повалился
Через десять минут с ратушей было покончено. Ворвавшиеся в здание рабочие быстро обезоружили бандитов.
Херфурт стоял лицом к стене, подняв руки вверх. Никто не видел его лица, на котором застыла гримаса ужаса. Такого он не переживал еще ни разу за всю свою жизнь. Рядом с ним, безоружные и беспомощные, стояли с поднятыми руками его солдаты.
Раубольд и двадцать вооруженных рабочих, пришедших с ним, показались Херфурту очень похожими на партизан, с которыми ему приходилось встречаться на Украине и в Польше: те охотились за ним, но поймать так и не смогли.
Солдаты Херфурта при первом требовании сложить оружие охотно бросили его, кто-то даже облегченно выругался. Оставшись без оружия, некоторые из них даже попробовали улыбаться, что, однако, с первого раза им не очень удалось. Другие старались перехватить взгляды рабочих.
«Я погорел, — думал в это время унтер. — Лисса предала меня, ведь только она знала о моих намерениях. Она не хотела меня, но не хотела и жирного Готенбодта. Уж такой непостоянный народ эти женщины! Я думал, что она, как побитая собачонка, побежит за своим хозяином, но ошибся. Сначала она подвела под монастырь своего мужа, а теперь — меня. С ней нельзя было выиграть ни одного дела, она была хороша лишь на один момент, да и то для госпитальной койки».
Унтер заскрипел зубами в бессильной ярости. «Они поймали меня в эту проклятую западню, но, может, они не решатся расстрелять немецкого унтер-офицера», — подумал он.
Раубольд прошелся по всем комнатам ратуши, но особого беспорядка не обнаружил: только в нескольких комнатах были выбиты оконные стекла. Чего же хотели эти бандиты? Свергнуть их порядки? Видимо, только это! Раубольд рассмеялся.
Он вышел во двор, куда уже вывели унтера с поднятыми руками.
Раубольд остановился возле унтера.
— Больше в здании никого нет, — заговорил унтер. — Разрешите мне опустить руки, чтобы мы могли разговаривать, как люди.
— Крутом! — приказал Раубольд. — Что вам здесь нужно было?
— Наше место там, где еще не закончилась война. Где стреляют, там и мы, — продолжал унтер уже более бодрым голосом.
Раубольд посмотрел на опушку леса, где его люди копали две могилы.
— Вас зароют там же, где будут погребены и ваши жертвы, — тихо, словно для себя, проговорил Раубольд и, повернувшись к унтеру, громко сказал: — У них есть дети. Их приведут сюда, а вы перед ними признаетесь в своей вине, признаетесь, что убили их только за то, что они хотели мира для себя и для всего города!
Унтер молчал.
Раубольд подошел к убитым и, сняв фуражку, немного, постоял над ними.
Мимо него рабочие из отряда охраны несли камни для того, чтобы сложить небольшую
— Со временем мы воздвигнем им монумент, на котором золотом высечем их имена и дату их гибели, — сказал Раубольд.
Убитых похоронили скромно, без слез и речей.
Арестованных гитлеровцев Раубольд приказал отвести в тюрьму и посадить в камеры.
Сам он собрался ехать к Хайнике, чтобы доложить о победе и убедить больного, что настало время подумать о его настоящем лечении и позаботиться о питании для жителей города.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Это утро началось несколько необычно: никто не поднялся на колокольню собора и не ударил в колокола, чтобы пробудить жителей города от воскресного сна. Казалось, никто не был заинтересован и в том, чтобы они вышли на улицу.
Прихожане не знали, вернулся ли патер Пляйш к своей пастве.
По городу давно ходили слухи, что населению независимо от занимаемой должности будут розданы мясные консервы. На спортивной площадке неподалеку от ратуши стояли охраняемые вооруженными рабочими военные грузовики, которые бургомистр принял под расписку. Рабочие, охранявшие грузовики, прекрасно знали, что они стерегут огромное богатство.
Многие из них не могли взять в толк, как это, охраняя продовольствие, они сами сидят голодные. Не умнее ли раскрыть один ящик да подкрепиться хоть немного?
— Ни в коем случае! — испуганно шептали одни.
— Это было бы предательством по отношению к товарищам! — громко говорили другие.
— А кто такое предлагает?
— Не я, конечно. Мне такое и в голову не могло прийти. То, что я надумал, и в голову никому не придет.
— Ого-го!
— Можете смеяться сколько хотите, но о жратве я и не думал.
— А почему?
— Лучше сутки напролет слушать урчание пустого желудка, чем укоры совести хоть минуту.
Никто из горожан не решался подойти близко к спортивной площадке, боясь, что охрана задержит их или, еще хуже, откроет по ним огонь.
Ентц приказал кому-то из товарищей пойти по домам. Стуча в двери, посланные громко кричали:
— Приходите на спортплощадку, там раздают продовольствие! Скажите об этом своим соседям!
Вскоре на спортплощадке появились первые жители. Одни пришли с сумками, другие — с ведрами. Шли довольно робко, так как известие о раздаче продовольствия почему-то не было передано по радио, как обычно передаются чрезвычайные сообщения.
Одни думали, что это всего лишь слухи, другие принимали это за злую шутку.
Двое мужчин прикатили ручную тележку. Они видели, как рабочие из охраны пронесли в ратушу ящик с консервами, и теперь недовольно ворчали:
— Уже целую неделю мы не ели нормальной пищи, все траву да траву! Мы же голодаем! А те, кто сидят в ратуше, жрут консервы! Вот тебе и равенство! Обман это, и только! Раздавайте, что там у вас есть! Не ждать же нам до тех пор, пока мы все не свалимся от голода?!
— Если вы немедленно не замолчите, мы с вами поговорим по-своему! — проворчал один из рабочих, показывая мужчинам здоровенный кулак.