Восставшие из рая
Шрифт:
— Ушли люди… Сказано ведь — помираю я… вот и ушли… все… ушли, сынок… и вы бы уходили…
Она все держала Талькино запястье, слабо дергая плечом, будто пытаясь оторвать непокорные пальцы; и сухонькое старушечье тело внезапно напряглось, натянулось струной, связующей нитью между белобрысым мальчишкой тринадцати лет от роду и чем-то неясным, неведомым, что дрожью обожгло мне ладонь, когда я трогал бабкин лоб.
Я только никак не мог понять, откуда во мне это брожение мыслей и полное отсутствие брезгливости — а она-то должна была быть, уж я себя знаю…
Бакс
— Давайте-ка ее в дом перенесем. Слышишь, Энджи, берись с той стороны… под крышу ее надо, дождь ведь, а тут разворотили все не по-людски, гады, и смылись…
— Не надо под крышу, — шептала старуха, пока мы с Баксом бережно поднимали ее. — Не надо… под крышу… оставьте… черт вас принес, ироды… оставьте…
Голос прервался, и вся она сразу стала гораздо тяжелее.
— Она умерла, — с недетской уверенностью сказал Талька. — Папа, дядя Бакс, положите ее здесь. Не надо ее никуда уносить. Честное слово, не надо…
И я понял, что он прав.
2
Глаза мои бродят сами,
глаза мои стали псами.
Лес изменился. Он не стал реже или приветливей, зато теперь я точно знал, куда нам надо идти. Довольно далеко, до излучины, а там еще вдоль реки к байдаркам — но в направлении я почему-то не сомневался. Словно компас проглотил…
— Талька, — спросил я, — куда пойдем?
— Туда, — махнул рукой мой сын, не задумавшись ни на минуту. — А потом налево по берегу…
Бакс только облизал губы и кивнул головой.
Старуху мы похоронили за флигелем — в сарайчике нашлась лопата и брезент, заменивший и саван, и гроб; Бакс соорудил грубый крест, а Тальку я отогнал подальше, но он все равно подглядывал из-за угла флигеля — в общем, все как положено, только вот я не знал, так оно положено или совсем не так.
Молитв мы не помнили, никаких документов не нашли, а Бакс зло плюнул и сказал, что вечером обязательно помянет покойницу, а в окружном магистрате сообщит, кому следует.
Так что мы пошли обратно, набивая имевшуюся у нас тару свежими маслятами, невесть откуда взявшимися и бросающимися буквально под ноги, — но настроение все равно было пакостным, хотя дождь притих, и между серыми обрывками туч стало проглядывать некое подобие солнца.
Потом Талька обнаружил какую-то птицу, сизую, скрипучую и нахальную, и они с Баксом заспорили, как та называется, а я отстал, но Бакс вскоре подошел ко мне и начал молча ковырять палкой землю. Так мы и стояли и молчали, пока Талькин крик не сорвал нас с места, и пока я бежал, спотыкаясь и моля бога прекратить сегодняшний дурацкий эксперимент — я снова ясно увидел паутину, кишевшую чем-то живым, и от мест пересечения волокон исходила уже знакомая мне дрожь, заставляя вибрировать всю бесконечность нитей; превращая паутину в белесый туман, сквозь который просматривалась нелепо-черная сердцевина…
…сосны разбежались в разные стороны, до пояса утонув в клочьях налипшего тумана, и мы оказались на опушке — если можно представить себе опушку, возникшую прямо в середине леса. Выходит, можно — потому что все остальное представить себе было гораздо сложнее.
Огромная толпа народа, словно сбежавшая массовка из плохого фильма про средневековые крестьянские бунты; вкопанный в землю и обложенный взъерошенными вязанками хвороста столб, к которому…
Даже на расстоянии ошибиться было невозможно. У столба полувисела на невидимых из-за дальности веревках давешняя старуха из флигеля. Которую мы два часа назад успешно похоронили. Или ее сестра-близнец. Или…
Из толпы — я уж потом сообразил, что вся ситуация развивалась совершенно беззвучно — вышел кряжистый мужик с взлохмаченной бородищей и медленно двинулся к столбу, помахивая вяло разгоравшимся факелом.
Он шел и шел, а я стоял и стоял, пока вопль Бакса не встряхнул меня, прервав оцепенение:
— Энджи, бери факельщика!..
Это была одна из немногих ситуаций, на которые Бакс реагировал мгновенно и адекватно. Я еще только разворачивался да примеривался, а он уже пронесся мимо Тальки, с ужасом глядевшего на женщину у столба, и врезался в толпу.
И мне не осталось ничего другого, как кинуться следом.
— Папа, да сделай хоть что-нибудь! — ударил мне в спину истошный крик моего сына.
Мы неслись сквозь плотный тягучий туман, и люди по мере нашего продвижения в их массе таяли, превращаясь в ничто; а я все бежал, пронизывая бесплотную толпу, пока не врезался лбом в возникшую передо мной сосну и не свалился на землю.
Лежа, я зачем-то кинул в бородача с факелом шишкой, и она пролетела через него, в районе груди, и попала в Бакса — который, по всей видимости, промчался сквозь факельщика и последовал моему примеру, чувствительно войдя в соприкосновение со стволом дерева.
Два здоровых мужика, беспомощные, как младенцы, сидели на сырой земле и, кусая губы, смотрели на призрачного бородача, как тот делает шаг к столбу со старухой… поднимает факел над головой… и мне вдруг мерещится, что у столба вовсе не старуха, а моя жена, оставшаяся с байдарками, а на палаче развевается широкое бело-серебряное одеяние…
— Папа, да сделай хоть что-нибудь!..
Топот конских копыт позади меня громом прокатился по лесу — и я весь сжался, ожидая, что это будет первый и последний звук — первый за все время этой невероятной казни и последний в моей жизни… и я еще успел увидеть, как факельщик недоуменно оборачивается…
Словно выключили невидимый кинопроектор — ни столба, ни дядьки с факелом, ни толпы, ни опушки… и на том месте, где только что была груда вязанок хвороста, росла семья молодых маслят. Глянцевых, упругих и наверняка не червивых.
Во всяком случае, мне так показалось…
Бакс встал, пнул грибы ногой и изо всех сил ударил кулаком в дерево, разбив руку в кровь. Потом он коротко всхлипнул, провел тыльной стороной ладони по лицу и стал похож на рыжего клоуна. На плачущего рыжего клоуна.