Вот и управились к празднику (сборник)
Шрифт:
– Заходи. Случилось что?
– Да нет. Поговорить пришел.
– Пошли в дом.
– Нет, папа, лучше здесь, чтоб теща не слышала. Короче, я завтра утром с Генкой на электричку и через два дня обратно.
– Этот Генка тебя до добра не доведет. Уголовщину какую-нибудь задумали?
– Ну, куда тебя понесло? Тише, не шуми. Наташка дома тоже ругается. Сейчас вот сделаю дело, и зиму никуда, дома буду сидеть, с тобой на охоту ездить. У меня просьба есть, что я пришел. Ты помоги завтра Наташке капусту срубить. Я-то не смогу, уеду рано.
– Ох, не нравятся
– Я ей то же самое говорю, а она кипишь поднимает.
– Ну ладно, дуй домой, а то завтра рано на электричку.
Оставшись один, Михаил задумался:
«Зять вроде ничего, непьющий попался. Только мечется из стороны в сторону, никак с делом своим не определится. А забота у нас одна – как прокормиться, сберечь свой дом, сохранить детей, внуков, одеть-обуть их на скудную зарплату. Да о себе не забывать. И еще не дай Бог почувствовать свою заброшенность, свое осиротелое одиночество, тогда все, кранты, сопьешься и не остановишься».
Алексей сидел у окна электрички, держа на коленях небольшой потертый рюкзак и задумчиво глядел на мелькающие полустанки, голые деревья, черную, разбухшую от грязи пашню. Темно-серые стволы лиственниц поднимались в небо кудрявыми вершинами. Березы, как белые пятна на серо-рыжем фоне, подчеркивали пустоту и неприветливость природы.
Генка сидел напротив. Народу было много, и почти все места были заняты.
«Куда едут люди? – думал Алексей. – Ладно, мы на дело. А они? Грибов нет, ягоды отошли, картошку выкопали. Сиди себе дома, грейся у печки. Так нет, надо все рано куда-то ехать. В гости? До праздников далеко еще. А может все, как мы, киселя хлебать за семь верст отправились?»
Остался позади мир забот, остались близкие ему люди: мать, жена, сын, тесть, теща. Остались и ждут его, когда он вернется из своей командировки. Они такие разные со своими привычками и эмоциями, но в какой-то момент ставшие родными и так необходимыми ему.
Кто-то осторожно коснулся его плеча. Он повернул голову влево, поднял глаза и увидел перед собой напряженный взгляд контролера.
– Билетики.
Алексей стукнул ногой по ботинку дремавшего Генки.
Глаза его открылись и быстро забегали по вагону, пока не встретились с глазами Алексея.
– Билеты покажи.
– А-а! Сейчас.
Поднимаясь, он уронил свой мешок на Алексея, но не обращал на это никакого внимания, судорожно шаря по карманам брюк. Наконец успокоился. Достал билеты и отдал контролеру. Прежде чем пробить билеты, контролер – немолодая высокая женщина – пристально посмотрела на обоих, как бы изучая их.
Алексей содрогнулся: «Вот тетка смотрит, как в душу глядит, как будто знает, куда и зачем едем».
Но тетка, щелкнув компостером, вернула билеты, безразлично бросив:
– Билетики, приготовим, билетики.
От полустанка, где они вышли из электрички, пришлось около трех километров добираться пешком по раскисшей от грязи полевой дороге. Вокруг, по всему пространству лежали убранные, но не вспаханные желтые поля с многочисленными кучами соломы, оставшейся, после комбайнов.
– Убрать-то убрали, – заметил Генка, – а вспахать сил не хватило.
– Может, времени, – возразил Алексей.
– Да почему времени? Сейчас что, пахать нельзя? Сколько угодно, земля не стылая. Горючки нет в колхозах. Ни солярки, ни бензина. Цены взвинтили такие, что колхозникам, чтобы рассчитаться за топливо, надо весь урожай отдать. Да о чем я говорю, и этого не хватит, в долги опять весной залезать придется. Я в институте когда учился, картошку каждую осень копали и на практике не раз бывал. Тяжело сейчас в деревне, очень тяжело. Если так будет продолжаться, то годика через два рухнут последние хозяйства.
– В частные руки перейдет колхозная собственность. По мелким подворьям. Частники будут страну кормить, – возразил Алексей.
– Да, да, – захохотал во весь рот Генка. – Фермеры уже накормили, теперь и частники накормят. У тетки, когда был, ну та, к которой идем, вернее, не к ней, а в ее деревню. Так что там делается! Пьют, сволочи. Убирать надо, уборка один месяц в году. Хоть бы потерпели, нет, пьют, комбайны стоят. Управляющий бегал, кричал, матерился. Не понимают. К вечеру, видимо, чтобы с ума не сойти, сам напился. Вот так и убирали, а ты хотел, чтобы еще вспахать успели.
– Да я не про то, – оправдывался Алексей, – Все равно нужно жить с надеждой. Россия жила и будет жить на вере и правде. На патриотизме, в конце концов.
– Тихо ты, не ори, – одернул его Генка, – Патриотизм для наших правителей, которых мы, к несчастью, сами и выбрали, это слово из числа матерных. А ты материшься на всю округу без стыда и совести. Я понимаю, что православие, самодержавие и, не помню, по-моему, народность – все стояло на вере, верой и держалось. От того, в каком состоянии пребывает сегодня наша вера, зависит и состояние, в котором пребывает наше дорогое отечество.
Уже зима наступает, а у наших селян, живущих вон в той, показавшейся вдали замечательной деревушки, в некоторых домах и полена дров не заготовлено. Чем прикажете топиться? Заборами, полами, у соседей дрова приватизировать? Вот уж действительно в лесу и без дров. Парадокс!
– На наше счастье история России сплошь состоит из парадоксов, – задумчиво сказал Алексей, – и даже в том, что мы, красиво рассуждая о любви к земле и людям, идем воровать лошадей, тем самым, внося маленькую долю в разорение хозяйства – есть самый настоящий парадокс.
Их беседа на этом прервалась, и дальше они шли молча, каждый со своими мыслями.
До темноты в неприятном ожидании отсидели в воловне за деревней. Пахучее свежее сено пьянило голову, хотелось есть, но курить еще больше.
Не торопясь, перекусили, но курить не отважились. Любая маленькая искорка могла наделать большую беду.
– Слышь, – толкнув приятеля в бок, прошептал Алексей, – быки пасутся, а коней не видно.
– Бык – это хорошо, но его далеко не угонишь, – отвечал Генка. – Лошадь – совсем другое дело. Нас еще увезет. Там они, за тем леском.