Вот так и живем. Сборник рассказов
Шрифт:
Врач сняла с Тимофея Николаевича прибор и указала ему на кушетку. Он лег, и она прикрепила электроды.
– Сделаем контрольную кардиограмму, а я предварительно посмотрю расшифровку прибора, – и она углубилась в разглядывание какого-то экрана, на котором, может быть, был его приговор.
Как и все больные в таком случае, он лежал и с надеждой внимательно смотрел на ее лицо: а вдруг все не так уж и плохо, и она сейчас улыбнется и скажет, что ничего страшного. Но ее лицо оставалось абсолютно непроницаемым – она даже пару раз зевнула – и, не глядя на Тимофея Николаевича, проговорила:
– Так, тут еще и брадикардия: пульс по ночам падает
– Все ясно! – и громко добавила:
– Вы умрете во сне. Ну ладно, давайте будем делать кардиограмму.
– Постойте, постойте… Как – кардиограмму? Как – «во сне»? Когда? – медленно, с трудом, почти заикаясь, как в бреду говорил Тимофей Николаевич, снимая с себя электроды, вставая с кушетки и направляясь к двери.
– Больной! – закричала врач. Бросилась за ним и уже в дверях кабинета схватила его за локоть.
– Ложитесь немедленно на кушетку, иначе сегодня же я вас выпишу из больницы за нарушения режима! – визгливо и противно выпалила она… и замолчала, увидев взгляд Тимофея Николаевича, который остановился в дверях кабинета и, смотря сквозь нее, проговорил тихо и уверенно:
– Выписывай… только сегодня же, я пошел собирать свои вещи, – и пошел по коридору к своей, точнее, уже бывшей своей палате.
Врач, очнувшись, выбежала в коридор, что-то кричала, махала руками, но ничего этого он уже не слышал.
Собрав вещи, – их оказалось совсем немного – он сразу же позвонил друзьям, извинился за панику, сказал, что ничего у него не нашли и он сегодня выписывается из больницы, и поэтому навещать его и привозить ничего не надо; сигареты пусть отошлют наложенным платежом на его адрес в поселке.
– Предлагали же тебе, Тимофей, ложиться в хорошую больницу, а ты – «ничего не надо, вызову скорую», – сказал один из его близких друзей. Но он стоял на своем, что ничего у него не нашли – так, обычный приступ стенокардии, и зря валяться здесь, чтобы пройти все формальные стандартные обследования, он категорически не собирается.
Своей грузной фигурой в палату вошел Олег Олегович, сел на кровать Тимофея Николаевича.
– Что случилось, почему покидаете нас? – спросил заведующий отделением.
Пришлось рассказать все, как было.
– И всего-то?
– Нет! Не «всего-то», – проговорил Тимофей Николаевич. – А если не понятно – объясню. Человек, так Всевышним заведено, уходит из жизни один и только один раз. А перед этим исповедуется, причащается. Ну да ладно, я попам не верю, и для меня Бог – это одно, а попы – это совсем другое: к Богу они никакого отношения не имеют. Я не говорю об отдельном священнике как о человеке, а в целом – о церкви. Но вот попрощаться с кем-то, сказать то, что за всю жизнь так и не собрался человеку сказать, попросить у кого-то прощения и прочее… я обязан перед своим уходом. Так если я уйду во сне, то что прикажете с этим делать – каждый вечер, что ли, все повторять вновь и вновь, ведь вечер-то каждый последним оказаться может? Так каждый вечер мне с миром прощаться прикажете? Как жить-то мне дальше – не представляю!
– Ох уж как у вас, писателей, мозги-то повернуты! – с удивлением сказал Олег Олегович. – Ладно, не держу, но имейте в виду: впереди два выходных дня – вам подумать. Место это за вами будет оставаться до понедельника, до 12–00 – надумаете – возвращайтесь!
Заведующий встал с кровати и направился к двери в коридор и вдруг добавил:
– А насчет
Когда Тимофей Николаевич ехал из больницы в автобусе на станцию, чтобы уехать первой же электричкой в свой поселок, мелькнула мысль: «Вот и шрам моего сердца на том самом общем Сердце прибавился. Наверное, Олег Олегович прав: мы ранимы и беззащитны перед убийственной жестокостью равнодушия – перед Злом».
Тимофей Николаевич порядком измучился за эти несколько дней, а точнее, бессонных ночей, что находился у себя дома в поселке. Он купил пульсометр, чтобы самому убедиться в падении частоты пульса, и каждую ночь, почти до утра, читая какую-нибудь книгу, поглядывал на устройство. Прибор выглядел как наручные часы. И каждый раз эти часы ничего угрожающего не показывали: 55–58 ударов в минуту. Свои наблюдения он проводил скорее от бессонницы, которой мучился с тех пор, как выписался из больницы. Сам-то он понимал, что пульс упадет, именно когда он заснет, – в чем и убеждался каждый последующий день, подключая прибор к компьютеру и видя, как предательски каждую ночь, стоило ему только заснуть, замедляется работа сердца и пульс снижается до 30 ударов в минуту и даже ниже. Рекорд, как он сам грустно шутил, составлял частоту пульса 24.
Да невозможно было знать день, точнее, ночь и час, когда что-то произойдет: сказано же было ему: «…во сне» – и только-то. Поэтому после некоторых размышлений решил, что надо хоть завещание написать: пусть все будет по-человечески, как в миру принято. А заодно и письмо прощальное составить, где бы попросить прощения у того, кого, на его взгляд, обидел по жизни.
Одно останавливало его. Думал он, что, вот как напишет завещание, так и помрет сразу же: то ли слышал он где-то поверье такое, а может, это его самого навязчивая выдумка была.
«А ведь еще и не старый: по мужскому-то делу, – думал он. – То-то и обидно помирать. Но второй острый инфаркт за последние пять лет – шутка ли?»
И рассказы не писались: вжиться в чью-то судьбу при таких обстоятельствах никак не удавалось. Перелистал тетрадь для заметок – нет, не исписался, тем и сюжетов еще много задумано.
И все-таки решился оформить завещание. Позвонил в нотариальную контору, записался на завтра. В последний раз – так он решил для себя – подключил на ночь пульсометр, и тот показал все то же самое.
Назавтра Тимофей Николаевич вышел из дома рано, задолго до назначенного ему часа. Сама нотариальная контора находилась всего-то через дорогу, и если идти даже медленным шагом, то потребовалось бы минут двадцать. По улице он шел не торопясь, иногда останавливался покурить. Шел, читая вывески магазинов и прикидывая, в какой бы и для чего зайти на обратном пути. Зашел в магазин «Инструменты», приглядел мангал для шашлыка. В «Шоколаднице» выпил чашечку капучино. В «Мебельном» ему очень понравилось рабочее кресло для письменного стола, но такого стола у него в поселке не было, и все свелось к общению с продавцом. Впрочем, беседовать с продавцами в магазинах он никогда не отказывал себе – его хорошо знали в округе и тоже никогда не отказывали ему в общении, относились к нему с доброжелательностью: знали, что всегда поинтересуется семьей, детьми, здоровьем. В магазине канцтоваров купил себе новую авторучку, запас карандашей и новую записную книжку. В аптеке узнал о новом, относительно недорогом, препарате для мужчин.