Вот так и живем. Сборник рассказов
Шрифт:
– Вот вы-то, пожалуй, самый объяснимый здесь пациент. Творческая деятельность: постоянное психологическое напряжение – постоянный стресс. Если я правильно понимаю, то, чтобы читатель «поверил» вашему герою, вам надо «вжиться в роль»: прожить события его жизни, пережить его драму, а может быть, и его смерть в своей душе. Вы живете жизнью героя и неделю, и месяц, а иногда и годы, пока пишете свое произведение. Или я не прав?
– Правы.
– Стресс! Вот вам и основная причина современных сердечно-сосудистых заболеваний: спазм сосудов сердца и, как следствие, недостаток крови и кислорода мышце миокарда, – продолжил Олег Олегович. – Повторюсь, за последние
Олег Олегович до того сам увлекся разговором, что не заметил, как закурил уже третью сигарету:
– А посмотрите на современных детей, ведь многие из них уже наши потенциальные пациенты: мозги набекрень с этими многочасовыми общениями в социальных сетях, добавьте ко всему этому компьютерные игры – родителям некогда общаться со своими чадами: купил новый диск с игрой, дал ребенку и занимайся своими делами.
Олег Олегович в очередной раз выпустил клуб табачного дыма, взглянул на стопку бумаг у него на столе и сказал:
– И вся штука-то в том, что мы не умеем справляться со стрессами: они обусловлены в нашем организме генетикой, и мы не можем выбирать, нервничать нам или нет: это свойство нервной системы достается нам по наследству. Кто-то спокойно и равнодушно проходит мимо того, кому сейчас плохо, кто-то – нет. И уж совсем плохо, когда равнодушным оказывается врач! Да-да, не удивляйтесь – такие тоже есть, и немало.
Он снова взглянул на отложенную работу и с извинением сказал:
– А теперь, уважаемый знаток человеческих душ, простите, но мне все-таки надо закончить статью в «Медицинский вестник» – обещал. В следующий раз, когда надумаете зайти ко мне, я проведу вас по женскому отделению: там ситуация еще хуже, чем у мужчин. Женщины гораздо труднее переносят стрессы, плюнуть на все и напиться они не могут: ответственность за семью, детей и прочее. Все, все, все – прощаюсь, – и он с неглубоким поклоном встал из-за стола.
Поблагодарив Олега Олеговича, извинившись за отнятое время и пообещав снова как-нибудь зайти в приемные часы, Тимофей Николаевич вышел из кабинета. Само собой, гуляя по коридору, он стал приглядываться к окружающим. На самом деле, многие пациенты кардиологии были значительно моложе его самого, хотя себя он считал еще не стариком. «Значит, стресс – это предначертание судьбы, и бороться с ним бесполезно, и, значит, раньше или позже все закончится на очередном инфаркте?» От таких мыслей сильно разболелась голова.
Проходя мимо стойки дежурной медсестры, он попросил что-нибудь от головной боли.
– Отстаньте, мне еще к вечеру нужно все лекарства пациентам приготовить, – огрызнулась она.
– Так я и есть пациент, – резонно возразил он. Она даже не ответила.
«Ладно, хамства я в жизни много повидал, стерпим и это, но раз уж пришел сюда лечиться, то именно лечение для меня – самое главное».
Вернувшись в палату, он обнаружил, что там опять шло бурное обсуждение между двумя кандидатами в мастера спорта, о которых говорил Олег Олегович. Собственно, все обсуждение сводилось в основном к удивлению тому, как у человека, занимающегося спортом, пробегающего в день по много километров
Ненавязчиво присоединившись к их разговору, Тимофей Николаевич начал переводить его на личную жизнь. Оказалось, что один из них из последних сил старался удержаться в сборной какой-то области, а второму жена сообщила, что уходит к другому, – она даже в больнице его не навещала – из-за того, что с этими тренировками практически не видит его в семье, а ведь была уже маленькая дочурка; он сильно переживал разрыв их отношений. «Вот тебе и стрессы, – подумал Тимофей Николаевич. – Да что говорить, сам-то я трижды пытался создать семью, и тот же камень преткновения – работа».
Тимофей Николаевич лег на кровать, отвернулся к стене и задремал.
Снилось ему, что стоят они с Олегом Олеговичем, оба в белых халатах, около огромного-огромного сердца; невозможно было даже охватить взглядом его границ; они просто понимали, что это сердце. Причем это было не сердце кого-то конкретно, а Сердце всего Мира.
– Вы видите, – спросил Олег Олегович, – сколько на нем шрамов?
– Жизнь Мира тоже когда-нибудь закончится – и закончится по нашей вине. Это шрамы всех людей, живших и живущих на Земле, – добавил он.
Тимофей Николаевич посмотрел на фигуру заведующего и ужаснулся: тот выглядел растерянным и беспомощным лилипутом на фоне этого огромного Сердца.
– И вы думаете, что удастся победить болезни сердца? – спросил Тимофей Николаевич.
– Нет, – ответил врач, – мы не можем бороться с Добром, а шрамы – это и есть Добро: Зло шрамов не имеет!
Вдруг кто-то совсем рядом застонал – они стали оглядываться по сторонам.
Тимофей Николаевич открыл глаза и обнаружил, что стонет тот самый молодой начальник цеха, матом ругая кого-то во сне. Спустя некоторое время тот затих, но Тимофею Николаевичу больше не спалось, сколько бы он не ворочался с боку на бок. К тому же мешал Холтер – тот самый прибор, который снимает кардиограмму целые сутки. Начальник цеха снова начал стонать. Тимофей Николаевич встал, поправил ему подушку, и тот снова затих. Только под утро Тимофею Николаевичу снова удалось задремать.
И снилось ему море. Он лежал на золотом песке у самой кромки воды, которая, как маленький ребенок, щекотала его тело и, убегая обратно в морскую пучину, все оглядывалась, не бежит ли он за ней следом. Эта игра моря с Тимофеем Николаевичем продолжалась долго, успокаивала его, доставляла ему истинное наслаждение. Он радовался жизни. «Так хорошо жить, – думал он, – просто жить, лежать на песке и смотреть, как ласковое море целуется с нежным небом, там, где-то, на горизонте…»
Сон прервал голос медсестры:
– Вставайте, вставайте, вам же к восьми часам идти Холтер снимать, – сказала сестра, тряся его за плечо, и назвала номер кабинета, куда ему надо было идти.
Спросонья, не умывшись, в тапочках, надетых на ноги наоборот – левый – на правую ногу, правый – на левую – он поплелся по-тихому еще коридору больничного отделения к указанному кабинету. Он вошел в кабинет и поздоровался – ответа не последовало. Врач оказалась милой и добродушной с виду женщиной. Поскольку она никак не представилась, Тимофей Николаевич тоже решил промолчать. Лет ей было пятьдесят или около того. Глаза ее он так и не смог разглядеть: она даже не посмотрела на него – и сразу бросалось в глаза безразличие к пациенту. Она выполняла работу машинально, что-то постоянно тихо говоря, самой себе – рассуждала тихо вслух, нисколько не смущаясь, слышит ли ее кто-нибудь или нет.