Вот так мы теперь живем

Троллоп Энтони

– Может, и больно, но ты знаешь, матушка, дело есть дело. Ты хочешь, чтобы я женился на этой девице ради ее денег.

– Ты сам хочешь на ней жениться.

– У меня к этому отношение философское. Я хочу ее денег, а значит, надо понять, сколько именно я хочу получить – и точно ли их получу.

– Думаю, тут нет причин сомневаться.

– Если я на ней женюсь, а денег не окажется, у меня будет один выход – перерезать себе горло. Когда играешь и проигрываешь, можно отыграться, но если женишься ради денег и получаешь жену без гроша, то остаешься связанным по рукам и ногам, ты не согласна?

– Разумеется, он заплатит вперед.

– Легко сказать. Разумеется, он должен заплатить вперед, но попробуй, когда уже назначена

свадьба, не пойти в церковь из-за того, что деньги еще не выплачены. Он такой продувной, что я не сумею понять, выплачены они или нет. Десять тысяч годовых в карман не положишь. Если ты уйдешь, матушка, я, возможно, подумаю о том, чтобы встать.

Леди Карбери сознавала опасность и всячески прокручивала в голове этот вопрос. Однако она видела дом на Гровенор-сквер, неограниченные расходы, скопление герцогинь, общую принятость в свете и коммерческую славу Мельмотта. И она могла сопоставить это все с абсолютной безденежностью своего сына-баронета. Ему неоткуда ждать избавления. Трудности таких, как лорд Ниддердейл, – временные. Есть фамильные поместья, и маркизат, и золотое будущее, а у Феликса впереди нет решительно ничего. Все, чем он когда-либо будет располагать, есть у него сейчас – положение в обществе, титул, красивое лицо. Уж конечно, он может рискнуть! Даже обломки нынешнего богатства Гровенор-сквер лучше нищеты. И опять-таки, хотя старый Мельмотт в будущем может обанкротиться, сейчас он несомненно богат, так что, надо полагать, обеспечит благосостояние своей дочери. На следующее утро, в воскресенье, леди Карбери вновь зашла к сыну и еще раз попыталась его убедить.

– Думаю, тебе стоит пойти на небольшой риск, – сказала она.

В субботу вечером сэру Феликсу не везло в карты, и он, возможно, немного перепил вина. Так или иначе, он был зол и не настроен никого слушать.

– Я сам разберусь со своими делами, – сказал он.

– Разве это и не мое дело тоже?

– Нет. Не ты на ней женишься и не тебе придется терпеть этих людей. Я сам решу, что мне делать, и никому не позволю мне указывать.

– Неблагодарный!

– Известное дело, я неблагодарный, когда не бегу выполнять каждый твой каприз. Ты только хуже делаешь. Из-за тебя мне еще меньше этого хочется.

– На что ты в таком случае собираешься жить? Будешь вечно сидеть на шее у меня и у твоей сестры? Не понимаю, как тебе не стыдно. Твой кузен Роджер прав. Я уеду из Лондона насовсем, и живи на что хочешь.

– Это тебе Роджер так советует? Я ничего другого от него не ждал.

– Он мой самый близкий друг.

Интересно, что подумал бы Роджер, услышь он эти слова?

– Он сварливый и назойливый скупердяй, и, если он снова полезет в мои дела, я ему прямо скажу, что о нем думаю. Право слово, матушка, эти споры у меня в спальне очень утомительны. Разумеется, это твой дом, но, раз уж ты отвела мне комнату, думаю, хотя бы в ней меня можно оставить в покое.

В своем нынешнем состоянии и в его нынешнем состоянии леди Карбери не могла объяснить сыну, что в другое время и в другом месте его не застать. Если она дожидалась, когда Феликс сойдет к завтраку, он ускользал через пять минут и возвращался под утро. Она, как пеликаниха, кормила жадного птенца собственной кровью, но ждала хоть чего-то за свою самоотверженность, за свои жертвы. Птенец был с ней, пока оставалась хоть капля крови, и тут же ускользал, не разрешая даже себя приголубить. Снова и снова ей думалось, что Роджер Карбери прав. И все же она знала, что не сумеет проявить суровость, почти ненавидела себя за слабость, но понимала, что ничего не может с собой поделать. Если он погибнет, она погибнет вместе с ним. Пусть он черств и равнодушен к ней, пусть собственными руками себя губит, не желая думать о будущем, она будет с ним до конца. Все, что она делала и терпела – все, что делает и терпит сейчас, – разве это не для него?

С возвращения из Карбери сэр Феликс бывал на Гровенор-сквер

и видел мадам Мельмотт и Мари, но ни разу еще не оставался с Мари наедине, так что до сих пор о помолвке ни слова сказано не было. Он не знал, как подступиться к старшей женщине. Мадам Мельмотт держалась с ним как прежде; впрочем, она никогда не была особенно любезной. Она сказала ему, что к ней приедет мисс Лонгстафф и что это очень неприятно, потому что молодая дама «fatigante» [3] . На это Мари объявила, что намерена любить гостью всей душой. «Пфу! – ответила мадам Мельмотт. – Ты никогда никого не любишь». Тут Мари глянула на своего милого и улыбнулась. «Ах, да, это замечательно – пока не кончилось, но приятельниц у тебя никогда не было». Отсюда Феликс заключил, что мадам Мельмотт по крайней мере знает о его предложении и не находит его совсем уж неприемлемым. В субботу ему принесли в клуб записку от Мари. «Приходи в воскресенье в половине третьего. Ты застанешь папеньку после ланча». Когда мать зашла к нему в спальню, записка была у него и он намеревался идти к Мельмоттам, но не сказал об этом, потому что накануне выпил слишком много вина и чувствовал себя скверно.

3

Утомительна (фр.).

В воскресенье около трех он постучал в дверь на Гровенор-сквер и спросил, можно ли пройти к дамам. До того, как постучать, и даже после того, как дородный швейцар распахнул дверь, он собирался спросить, дома ли мистер Мельмотт, однако в последний миг дрогнул, и его проводили в гостиную. Там он нашел мадам Мельмотт, Мари, Джорджиану Лонгстафф и… лорда Ниддердейла. Мари взволнованно глянула на своего избранника, думая, что тот уже поговорил с ее отцом. Феликс опустился в кресло рядом с мадам Мельмотт и принял беспечный вид. Лорд Ниддердейл продолжал заигрывать с мисс Лонгстафф – та отвечала полушепотом, совершенно не обращая внимания на хозяйку и ее дочь.

– Мы знаем, что вас сюда привело, – сказала она.

– Я пришел, чтобы увидеть вас.

– Я уверена, лорд Ниддердейл, что вы не ожидали меня здесь застать.

– Помилуй бог, конечно, я знал заранее, потому и пришел. Великолепный дом, не правда ли?

– И вы намерены в него войти – навсегда.

– О нет. Я подумывал об этом, как люди думают вступить в адвокатскую коллегию или в армию, но не смог. Счастливец – вон тот молодой человек. Я буду приходить сюда, потому что здесь вы. Не думаю, что вам тут понравится.

– И я не думаю, лорд Ниддердейл.

Через некоторое время Мари исхитрилась переговорить с женихом у окна неслышно для остальных.

– Папенька внизу в библиотеке, – шепнула она. – Когда пришел лорд Альфред, тому сказали, что папенька вышел.

Сэр Феликс понял, что для него все подготовили.

– Иди вниз, – продолжала Мари, – и попроси лакея проводить тебя в библиотеку.

– Подняться мне сюда снова?

– Нет, но оставь мне записку на имя мадам Дидон.

Сэр Феликс уже вполне освоился в доме и знал, что мадам Дидон – камеристка мадам Мельмотт и женщины в доме называют ее просто Дидон.

– Или пришли по почте – на то же имя. Так будет лучше. Иди прямо сейчас, скорее.

Сэру Феликсу подумалось, что за последнее время характер девушки совершенно переменился. Он ушел, пожав руку мадам Мельмотт и поклонившись мисс Лонгстафф.

Через несколько минут он был с мистером Мельмоттом в комнате, удостоенной названия «библиотека». Великий финансист проводил здесь воскресные вечера, обычно в обществе лорда Альфреда Грендолла. Можно предположить, что он размышлял о миллионах и устанавливал цены на государственную монету и облигации для нью-йоркской, парижской и лондонской бирж. Однако в данном случае он дремал с сигарой во рту.