Война 2
Шрифт:
— Я… не… могу… — прошептал, умоляюще выставив руки перед Армадом. — Я приносил присягу… И останусь ей верен.
— Дурак! — взвизгнул Армад, и, привстав на цыпочки, хлестнул свернутой в бумажку трубкой по щеке Блоджетта. — Ну вот тебе, на, на! — он сунул бумагу в руки старшего сенешаля. — Вот тебе объявление войны нашими странами, получи его. Теперь пути назад нет! Но это ненадолго. Сейчас мы возьмем власть, старый ты дурачок, наши люди уже расходятся по дворцу! Ха-ха-ха! Это самая быстрая война в истории, старик. Через полчаса ты подпишешь капитуляцию, иначе…
— Угу, — сказал я, вместе с Шутейником выбираясь из-за шторы. По щелчку моих пальцев Блоджетт
В жизни бывают минуты, ради которых стоит жить. Эти минуты нынче и наступили. Я смотрел на окаменевшие лица послов и наслаждался законным триумфом. У них в буквальном смысле отобрало речь. Их в буквальном смысле охватил паралич. Они действительно окаменели.
— Все ваши люди арестованы, — проговорил я с улыбкой. — И вы арестованы тоже. При свидетелях, при огромном скоплении высших лиц империи вы признались, что пытались захватить власть в Варлойне. Отныне — добро пожаловать за решетку, где вы будете пребывать, пока я не раздавлю Варвеста как гниду. Пусть он придет, я встречу его в Варлойне и Нораторе как должно. Ведь у меня теперь есть войска… и пушки!
Сказав так, я усмехнулся. Среди собравшихся на помосте наверняка найдутся те, кто передаст мои слова оставшимся в Нораторе соратникам послов. Итак, Адора и Рендор будут думать, что я остаюсь укрепляться в Нораторе, тогда как я… должен буду нанести стремительный смертельный удар.
Я вздохнул полной грудью.
Что ж, прекрасный день.
Минус два серьезных противника. Отлично. Мне есть чем гордится, честное слово.
Глава 18
О, какое прекрасное яркое утро! Под порывами свежего ветра раскачиваются макушки деревьев, но солнце — не красное, прошу заметить! — уже взобралось на небосклон и смотрит оттуда, ласково прищурясь. Мы со средней скоростью движемся в открытой повозке по дороге на Норатор. На козлах Шутейник, ну а в повозке мы с дядюшкой Рейлом. Сегодня я ему устрою отличное паблисити, которое горожане долго помнить будут. Перед нами двое конных Алых, позади — еще пятьдесят и Амара. Это на случай непредвиденных действий врагов. Я уже учен и стараюсь не ездить без большого эскорта. Сейчас я наряжен как император — голубой жюстокор с орденской лентой через грудь, однако под этим отвратительным нарядом — прочная кольчуга, опускающаяся ниже ягодиц, да и шпага у бедра — вовсе не бутафорская. Да, я уже учен, и опасаюсь стрелы из толпы. И Бантруо Рейл — одетый расфуфырено (красные штаны, желтые ботинки, малиновый жилет и синяя длинная куртка — тоже облачился в кольчугу, каковая добавила его бокам, хм, солидности. Теперь Бантруо Рейл — один из моих важнейших союзников, и я должен заботится о его жизни.
Я повторяю в уме строки передовицы, которую вчера поздно вечером распространили в городе:
«ИМПЕРАТОР ЖИВ!
Завтра в десять утра состоится торжественный въезд в Норатор нашего благословенного Арана
О войне я сообщу стране завтра. Важно не перегрузить информационную повестку, ведь город до поздней ночи будет обсуждать назначение дядюшки бургомистром.
Шутейник правил двойкой лошадей, то и дело озабоченно оглядываясь через плечо. Ему категорически не нравилась затея въезда господина императора в город в открытой повозке. Насчет дядюшки он особо не переживал, и я подозревал, что Шутейник до сих пор должен ему круглую сумму и, если стрела настигнет Рейла-старшего, не станет особенно убиваться.
Распугивая собак и кошек, согнав с низких карнизов стайку голубей, наша кавалькада вступила в пределы Норатора. Город, разумеется, шумел. Пестрая толпа раздавалась перед нами.
Под праздничный перезвон колоколов всех церквей и храмов Норатора, мы двигались по улицам города.
— Ох, — сказал дядюшка и начал — в соответствии с моими указаниями — усердно размахивать рукой, на каковое приветствие толпа ответила восторженным гулом.
— Крепитесь, — сказал я и тоже замахал.
На самом деле, это, конечно, было классическим театральным представлением, каковым является любое появление политика на публике — четким, рассчитанным на определенный эффект представлением.
Никаких трибун для торжеств. Наша открытая повозка — уже трибуна. Мы едем, иногда останавливаемся и принимаем овации почтенной публики.
— Ох…
В глубине повозки сидел перемотанный бинтами актер, которому было велено изображать последнего уцелевшего лакея бургомистра.
Нас великолепно принимали, нас обдавали овациями и возгласами. Мы двигались к ратуше медленно, но верно. Я не чувствовал уже особого волнения — после всего, что случилось, я, можно сказать, пообтерся, привык. Однако меня согревала и переполняла энтузиазмом мысль, что сегодня я получу Норатор, получу безраздельно, со всеми потрохами, что смогу теперь действовать с развязанными руками, не опасаясь удара в спину, понимая, что над городом поставлен твердый и правильный начальник, который и в мое отсутствие сможет его отстоять.
Повозку подбрасывало на битой дороге. Каждый толчок отдавался болью в моей голове.
— Ох.
— Дядюшка?
— Да?
— Когда станете бургомистром, первым делом вы почините все нораторские дороги!
— Ох-ох-ох!
Однако я видел, как разгораются азартным блеском его глаза. Да, город скоро окажется под его управлением, и тогда уж дядюшка развернется!
А вот и ратушная площадь с магистратом, который так же зовется городской управой. Здание двухэтажное, сравнительно скромное, с обязательной башней. По сторонам виднеются кареты, в которых прибыли на заседание ратманы. Мы ехали все медленнее, увязая в рокочущем потоке людей и хоггов. Щеки дядюшки раскраснелись, я тоже ощущал жар — похоже, обычная психосоматическая реакция, хоть я и не волнуюсь явно, подсознание все равно кипит и плещет.