Война 2
Шрифт:
— Предупреждение…
— Предупреждение…
Голос окончательно истаял.
Шутейник смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
— Мастер Волк?
Я устало сунул шпагу в ножны.
— Пошли… вернее, поехали дальше. Потом все расскажу.
— Но, мастер…
— Пошли, друг. У нас очень мало времени… — Я кивнул на канат. — Ты — первый.
— Нет, мастер Волк — вы первый! — проговорил гаер, хотя я видел, что ему дико страшно тут оставаться. — Вы первый, вы нужны Санкструму. И не спорьте, а то я страшно заругаюсь! Вот просто ужасно заругаюсь!
Я не стал спорить. Обернул канат вокруг запястья несколько раз, дернул. Меня потянули вверх. Вознесенный над кладбищем, я подумал: а ведь и правда, у меня совсем не остается времени. Теперь я должен действовать максимально быстро…
Глава 23
Жуткое приключение закончилось. Эльфийский разум пропустил господина императора и его кавалькаду. Баклер сказал, что преграда, которую он с таким остервенением принялся рубить, вдруг, в какой-то миг, просто распалась, бледные червезмеи-щупальца расплелись, разошлись в стороны и исчезли, извиваясь, под мостом. Случилось это примерно тогда, когда господин император, изнывая от отвращения, рубил совершенно безопасных мертвецов. Уже тогда мертворазум, тайком усмехаясь и зная исход нашей встречи, освободил путь.
— Никогда такого не видел, и, надеюсь, больше не увижу, — сказал баклер гортанно, глядя на меня со значением. Я был владыкой этой земли, и мне — именно мне, и никому иному — решать все проблемы, включая и проблему Леса Костей.
Мы с Шутейником ехали теперь в кибитке вдвоем, баклер выгнал всех брай, понимая, что господину императору и его помощнику требуется переговорить наедине. Впрочем, я был уверен, он слышит нас с места возницы, хоть мы, откинув полог, устроились у задника кибитки.
— Люди — звери. Когда дело касается денег и власти. Впрочем, как и хогги, — родил Шутейник. — Дерутся за власть, даже понимая, что власти этой будет у них с гулькин нос, когда мертвецы явятся…
— Поэтому и нужно решить все наши дела с Варвестом как можно скорей, — произнес я, основательно приложившись к фляге с горячительным. Блаженное тепло прошло по телу. Нервная дрожь (а меня била дрожь, да еще какая!) унялась. — Чтобы у меня были развязаны руки, чтобы я мог действовать и разобраться с Лесом Костей навсегда. — Сказал и осекся. Не услышал ли Лес мои слова?
— А как у вас там, — спросил Шутейник, подумав. — Так же жрутся за власть, забыв обо всех? А, мастер?
— Ну что ты, друг, — ответил я. — У нас все иначе. Наши правители честны и справедливы. Ночей не спят на своей ответственной работе. Недоедают. Дети их всегда ходят в отрепьях.
Гаер все понял, хмыкнул сочувственно.
— Получится у нас? А, мастер Волк? — спросил он для проформы. Сколько раз уже задавал мне этот вопрос…
— Всегда получалось.
Глаза хогга блеснули. Этим простым ответом я вселил в него веру в благополучный исход.
— И все-таки эти твари…
— Он их растит. Усиливает. Там, в земле.
— Опасно очень.
— Разумеется. Бедный Санкструм заполучил еще одного деятельного врага… Но их можно убивать. Да, вероятно, вскоре они станут сильнее, но, тем не менее, подчиняются они простым физическим законам, и если такой твари, скажем, отделить голову — она сдохнет.
Шутейник знал слово «физика», как уже говорил, он, безусловно, был знаком с лекциями Университета.
— А если… если, мастер Волк, он, — Шутейник упорно не называл мертвый разум никак, кроме как «он», словно боялся, что разум его услышит (впрочем, и я этого теперь боялся), — усилит их настолько, что они станут, ну… чрезмерно сильными? Непробиваемыми? Я не знаю еще чем и кем станут, но вы понимаете, к чему я? Неуязвимые, страшные, лишенные морали, направляемые из единого места чудовища? Они просто будут убивать всех, и детей, и женщин… вообще всех… Будут делать так, как прикажет ему этот…
Нехорошая дрожь прошла по телу. Шутейник словно бы читал мои мысли, опасения, хотя при его остром уме это было неудивительно.
— Об этом я сразу подумал. Да, не исключен и такой исход. Я не знаю, сколько мертворазум нам оставил времени, прежде чем он усилит своих… хм, существ… Не знаю даже, как их толком-то назвать…
— Ладушки-воробушки! Они уже не люди. И не хогги. Думаю, он и хоггов так же поднимет с наших кладбищ.
— Не исключено.
— И вот как назвать таких… — Он пощелкал пальцами в очевидном затруднении. — Вот даже не знаю…
— Бакурганы, — вдруг произнес баклер странным, глухим голосом. — Простите, император. Я не хочу подслушивать, но я все слышу, слишком тонкий у меня слух. Бакурганы — так называют у нас неупокоенных мертвецов.
— Не страшно, баклер, — сказал я. — Слушайте. Вам — можно. Пусть будут — бакурганы.
— Ладушки-воробушки, звучит-то как мерзко!
Баклер хмыкнул, его седовласая голова наклонилась, мне показалось он смеется.
— Наш язык умеет подобрать нужное звучание под каждое явление или предмет. Любовь у нас певуча, смерть — спокойна, предательство — мерзко. Мы живем искренне, и мы называем черное черным, а белое — белым.
— Как вас зовут, баклер? — спросил я. — Если имя не положено знать пришлым — не говорите…
Он снова опустил голову. Теперь уже явно — смеялся.
— Не положено, император. Но вы — замечательный владыка Санкструма, а ваш друг… он настоящий друг, и разве могут наши обычаи быть выше дружбы и уважения к хорошим людям и хоггам? Мое имя — Заман. Я буду признателен, если никто кроме вас не будет его знать.
— Обещаю вам, баклер.
— Ладушки-во… И я — обещаю! Значит — бакурганы… И вот если…
— Если они усилятся бесконечно, мы, конечно, с ними не справимся, — сказал я со спокойствием, которого не ощущал. — Именно поэтому проблему Леса Костей нужно решать как можно быстрее. Возможно даже, в ущерб другим… проблемам.
Я подумал, что у мертворазума, очевидно, где-то существует центр, что-то вроде единого мозга, или нервного узла, где аккумулируются все гнусные мысли этого… этих созданий. И я не я буду, если этот центр не находится в Лесу Костей подле Норатора. Возможно, я не прав, но вот кажется мне, что я на верном пути. И если найти этот центр и туда ударить… Я пресек мысли, словно меня и впрямь вот прямо сейчас могло услышать роевое сознание.