Война никогда не кончается (сборник)
Шрифт:
– Ну, доктор, наделал ты переполох в арабских селах. Рассказывают, что здесь на «Вольво» разъезжает хромой доктор-руси, совершеннейший бандит. У него не пистолет, а настоящая пушка. Но здесь же говорят, что этот хромой доктор-руси друг арабов. Однажды в больнице, куда не мог попасть араб, он отмывал от говна арабского младенца и вылечил его.
Да, маленькая страна Израиль. Что бы ни случилось, моментально становится известно всем.
Ион Деген, кроме всего прочего, активный член организации ветеранов войны. Российское посольство устраивает праздничные приемы в честь ветеранов. Им регулярно вручают юбилейные награды.
Юрий
Михаил Веллер – Ион Деген
МИХАИЛ ВЕЛЛЕР. – Сегодня, в День Победы, с нами человек, прошедший войну. Не многие испытали и совершили на ней то, что он… И таких людей уцелели единицы – случайно.
Этот человек написал стихи, которые вошли во все военные антологии. И написал он их на фронте.
Здесь – Ион Лазаревич Деген. Здравствуйте сто двадцать лет!
Я познакомился с вами впервые года четыре назад, когда прочитал в Интернете вашу книгу «Война никогда не кончается». Книга автобиографическая, вы написали о войне и о себе на войне, но все-таки ведь автор и лирический герой – не одно и то же… Вам действительно было шестнадцать лет и вы окончили девятый класс, когда 22 июня начали воевать?
ИОН ДЕГЕН. – Ну, наконец – здравствуйте! Да, естественно. Я родился 31 мая 1925 года. Окончил девятый класс 15 июня 41 года. Таким образом, мне было шестнадцать лет и две недели. Еще через неделю началась война, а еще через неделю я уже был в истребительном батальоне 130 стрелковой дивизии, в которой через два дня боев я стал командиром взвода.
– А каким образом вас, шестнадцатилетнего школьника, поставили командиром взвода?!
– Гм. Дело в том, что попал-то я во взвод, где были красноармейцы действительной службы, призванные и в 40 году, и в 39 году… Ну, мне неудобно говорить об этом: некоторые, как только начались бои – сбежали. Взвод редел не только от боевых потерь, но и от дезертирства. Вот я и оказался вроде старшего.
Говорили иногда ребята и командиры, что я родился для военной службы. Это не так. Я не думал о военной службе. Но получилось, что я умел пользоваться всеми видами стрелкового оружия, в кружки военные школьники ходили, спортом серьезно занимался, и поскольку я был вот таким организатором и пытался организовать этот оставшийся, поредевший взвод – ребята и выбрали меня командиром взвода. А как уже начальство приказом, или что, официально оформило меня комвзвода – не имею ни малейшего представления.
– Я начал наш разговор со слов о ваших стихах… – Те знаменитые восемь строк, которые я читал раз тысячу, честно говоря, мне уже навязли. Есть у меня любимое стихотворение… Коротенькое. Вот, написанное осенью 42 года на Северном Кавказе. После страшного дня, страшный был день, когда наш бронепоезд «Сибиряк», его четыре 76-миллиметровых орудия должны были воевать с армадой немецких танков Клейста. И вот в тот вечер я сидел, спиной привалился к стволу маслины, где-то раздался выстрел, не помню откуда и какой точно – и тут ветка какая-то, небольшая, легкая – сбитая – упала на мой танкошлем. (Я был в дивизионе бронепоездов, мы все числились танкистами, и на голове у меня была не пилотка, а танкошлем.) Вот. И появилось стихотворение.
Воздух вздрогнул.Выстрел.Дым.На старых деревьяхобрублены сучья.А я еще жив.А я невредим.Случай?Я вот вам сейчас прочитал это стихотворение, и у меня по спине мурашки поползли. Я вспоминаю этот вечер…
– Вы с самого июня 41 отступали с войсками до Кавказа. Я читал, что первую награду вы получили еще в начале войны, в те времена, когда награждали очень скупо. Будучи семнадцатилетним мальчишкой командовали взятием в плен роты альпийских стрелков. Это тоже правда?..
– Да, это на Кавказе было. Осенью 42 года нас, значит, разведку 42-го отдельного дивизиона бронепоездов, усиленную группой пехотинцев из, по-моему, морской бригады то ли 70-й, то ли 60-й, я уже забыл… Короче, всего сорок четыре человека отправили занять перевал и держать его в случае чего, если немцы пойдут. А поскольку я был командиром отделения разведки – то, значит, я и стал командиром вот этого отряда.
Мы поднялись на этот перевал, забыл уже сейчас его название. Это в Кабардино-Балкарской Республике автономной. Сидим мы на этом перевале – холодно, снег. Хоть и сентябрь месяц, но там, наверху, уже была зима. Но самое страшное, самое страшное – это голод, голод. Мы так голодали… трудно передать! Я тогда съел ремешок своего танкошлема. И вот сейчас это единственное упущение, которое я не могу себе простить. Был ведь и второй ремешок, надо было только срезать с него пряжку – и можно было его съесть… а я этого не сделал.
– А как случился этот бой в горах, в Приэльбрусье, в метели, за который вы и получили свою первую медаль «За отвагу»?
– Дело в том, что начался буран страшенный. Я о горах не имел ни малейшего представления. И в тот день, в то утро мы понимаем, что можем сейчас крепко попасть. Против нас стояли «эдельвейсы», замечательные горные стрелки. Тренировались они в Альпах, так что нам против них было делать нечего. У нас-то были замечательные ребята, сибиряки, добровольцы 42-го отдельного дивизиона бронепоездов. Это бывшие танкисты. Танкисты, которые воевали на Хасане и на Халхин-Голе. Они на гражданке были железнодорожники, а железнодорожников в армию не брали. И они добровольно пошли. Вот такие ребята были с нами. Но о горах они имели примерно такое же представление, как и я.
Мы, поскольку, значит, буран жуткий, мы засели укрыться, переждать. Ну, потом он уже вроде стихает. И мы решили открыть огонь по «эдельвейсам». Те, по-видимому, поняли, что имеют дело с идиотами! Потому что нельзя стрелять в горах во время бурана, может быть обвал, лавина. Это же страшное дело!
И они, подняв вверх руки, пришли к нам. Оказывается, они были такими же голодными, как и мы. Но у нас было преимущество. Мы умели быть голодными. А немцы не умели быть голодными. Они умели воевать в горах, в отличие от нас! Но быть голодными они не умели…
Так что никакого героизма я не проявил. – Что же, можно сказать – немцы к вам сами пришли? – Ну конечно, они сдались в плен. – И у вас потом отобрали эту медаль в НКВД и чуть не расстреляли самого?
– Да не в НКВД, в Особом отделе этой самой бригады. Оказывается, я дал по морде человеку, которого бить не следовало. Это был первый секретарь Северо-Осетинского обкома партии. Ну – он меня обидел. Если б он меня просто обматюгал, да все что угодно сказал бы – ладно… Но он сказал: «Спекулируете?!» И мне в этом «спекулируете» показался такой подлый намек, ущемление моего национального достоинства. Ну, и я его ударил.