Война среди осени
Шрифт:
— Мне сказали, я назначен вестовым, — сказал юноша со сдержанной злостью. — Но ведь я тренировался вместе с пехотинцами. У меня есть меч.
— И лошадь.
— Ее мне передали вместе с новостями. Я чем-то вас прогневил, высочайший?
— Конечно, нет. С чего ты взял?
— Почему мне нельзя сражаться?
Ота подался чуть назад, и конь, почувствовав его движение, замедлил ход. Спина все болела, натертые бедра еще не зажили. Дождь вымочил ему одежды, и даже промасленная ткань исподней рубахи противно и холодно липла к коже. Щурясь от мелкой мороси, Ота глянул на юношу. Волосы у того намокли и слиплись.
— Что значит — нельзя?
— Я хочу быть с теми, кто пойдет в наступление. Вместе с ними я шел и учился сражаться. Когда придет время, я хочу быть с ними рядом.
—
— Мне по душе другая роль.
— Понимаю. Но я так решил.
Ноздри Найита раздувались, на щеках играла краска. Ота сложил руки в жесте, одновременно благодаря юношу и показывая, что разговор окончен. Найит развернул коня и поскакал прочь, взбивая дорожную грязь. Вдалеке зелень лугов потихоньку начала подниматься вверх. Войско подъезжало к селению с северо-запада, со стороны пологих горных склонов, а не тех скалистых отвесных утесов, в которых были высечены чертоги поэтов. Ота проезжал через эти места впервые. Несмотря на тревогу и страх, он не мог не любоваться красотой сумрачных зеленых просторов. Он старался не думать ни о Найите, ни о людях, бок о бок с которыми тот хотел умереть. Маати сказал, что они оба — его отцы, и Ота с ним согласился. Он не знал, поймут ли остальные, что обязанности Найита поручены ему для его же защиты. Догадаются ли, что Данат — не единственный сын хая. Оте хотелось надеяться, что все они проживут достаточно долго, чтобы задаваться такими вопросами.
Дозорный вернулся незадолго до полудня. Он видел всадника в цветах Гальта, и тот его заметил. Ота приказал посыльным больше не отдаляться от остального войска и ехать группами. Он подумал, далеко ли гальты посылают свои дозоры, и почувствовал холодок в груди. Это расстояние и отделяло его от первой битвы. От первой войны.
Армии встретились ранним вечером. Дозорные предупредили о том, что впереди гальтское воинство. И все равно Ота был потрясен его видом, когда поднялся на холм. Гальты стояли на другом конце узкой долины, окруженной пологими склонами гор, безмолвные, точно призраки за серой пеленой дождя. Зелено-золотые стяги намокли и казались издали простыми, черными. Ота попробовал сосчитать, сколько там человек. Примерно половина его войска. Или меньше. Гальты его ждали, а селение поэтов осталось у них за спиной.
Неужели он опоздал? Как знать, может, гальты уже убили дая-кво и разграбили селение. А может, узнали о приближении Оты и решили перехватить его раньше, чем он укроется в горных чертогах. Возможно, вражеские полчища разделились, и Ота отвлек на себя часть сил, с которыми пришлось бы столкнуться поэтам. Он не мог узнать правду, но какой бы она ни оказалась, у него оставался только один путь.
— Стройте отряды! — приказал Ота, и за спиной у него раздались крики команд, звон металла, влажное шлепанье кожи. Лучники, пехотинцы и конники Мати встали по местам. Все они вымотались после долгой дороги, каждый впервые в жизни видел настоящего врага. С другого конца долины прилетел звук, похожий на треск далекого грома — тысячи голосов крикнули, как один. Затем, так же внезапно, наступила тишина. Ота провел рукой по толстым ремням поводьев и заставил себя сосредоточиться и подумать.
В квартале утех, еще в Сарайкете, он видел, как уличные бойцы храбрились и задирали друг друга, прежде чем начать поединок. Они поигрывали мускулами, колотили самих себя в лицо, пока на губах не появлялась кровь. Все это делалось на потеху зрителям, которым жестокость была в диковинку, однако бравада имела еще одну цель: потрясти врага, посеять в нем страх. Гальты вели себя точно так же. Люди, умеющие кричать, как один человек, и сражаются, как один. Это было не войско, а рой. Единый разум с множеством тел. «Услышь меня, — сказал его крик, — и умри».
Ота посмотрел на темнеющее небо, на завесу дождя. Вспомнил все исторические хроники, рассказы о битвах минувших дней, когда никто еще не умел пленять андатов; вспомнил сражения в предместьях всех городов мира. Он поднял руки. Вестовые, среди них — Найит, подъехали к нему.
— Пусть войско разбивает лагерь.
Люди остолбенели.
— Лагерь, высочайший? — переспросил Найит.
— Они не начнут боя, потому что уже темнеет. Все это — пустое бахвальство. Ставьте палатки, разжигайте побольше костров, если получится в такой сырости. Жгите так, чтобы ублюдки на другом конце долины видели огни. Отдыхайте, ешьте и пейте вволю. Мы поставим большой шатер и будем гулять до самой ночи. Гальты увидят, боимся мы их или нет.
Изобразив позы повиновения, вестовые повернули коней. Ота поймал взгляд Найита, и юноша натянул поводья. Как только все остальные уехали, Ота заговорил снова.
— Найди дозорных. Пусть выберут караул и не смыкают ночью глаз. На случай, если я ошибаюсь.
Найит хотел что-то сказать, но передумал, жестом выразил повиновение и отправился выполнять приказ.
Ночь вышла долгая и томительная. Дождь перестал, облака поредели и разошлись, выпуская тепло земли в холодные равнодушные небеса. Ота ходил от костра к костру, выслушивая клятвы верности и славословия. Он чувствовал, что титул и достоинство лежат у него на плечах, как плащ. Ему хотелось улыбаться, шутить, развеять страх, сидя в доброй компании с пиалой вина, как делали все остальные. Однако этим он оказал бы людям плохую услугу, и Ота мужественно сыграл роль хая еще один раз. Гальты не атаковали. Между половинной и трехчетвертной отметкой свечи он даже поспал. Ему не снилось ничего особенного — только птица, летевшая кверху лапами, и река, которую помнил с детства. Потом снилось, что Данат поет о чем-то в соседней комнате, но о чем, Ота вспомнить не смог. Он проснулся затемно. Снаружи тянуло запахом жареной свинины, слышались приглушенные голоса.
Он оделся, натянул сапоги и шагнул в предрассветный холод. Повара уже развели костры, а может, жгли их всю ночь. На другом конце долины тоже тлели огоньки, похожие на оранжево-желтые звезды, упавшие на землю. К Оте подбежал заспанный слуга.
— Высочайший! — Он замер в позе смиренного раскаяния. — Я хотел, чтобы вы подольше поспали. Завтрак почти готов…
— Принеси в шатер. Я скоро вернусь.
Он отправился на край лагеря, туда, где пламя костров не помешает вглядеться в темноту. Мрак на востоке чуть разошелся, на угольной черноте появилась темно-серая полоска. Звезды гасли. В кронах деревьев запели первые птицы. Ота ощутил странное напряженное спокойствие. Тревога утихла. Рассвет — серый, затем светло-желтый, розовый, безмятежно-голубой — наполнял широкую чашу неба. Что бы ни случилось в этой долине сегодня, завтра над ней все так же взойдет солнце. Птицы будут перекликаться друг с другом. Лето убежит, наступит осень. Человеческие жизни, судьбы народов — не самые высокие ставки в этой игре. Ота спрятал руки в рукава и пошел назад, в лагерь. У шатра ждали вестовые.
— Поднимайте воинов, — сказал Ота. — Пора.
Они бросились выполнять приказ. Дюжины вдохов не прошло, как воздух наполнился звоном оружия и криками. Его войско строилось.
— Ваш завтрак, высочайший, — напомнил слуга, но Ота лишь рукой махнул.
Лучники построились клиньями, а пехотинцы и всадники заняли позицию между ними и чуть позади. Солнце поднялось и осветило гальтские знамена, отблесками заиграло на кольчугах. Ота ездил взад-вперед позади своих воинов, наблюдал и готовился дать команду. Конь под ним волновался, словно предчувствовал грядущую бойню. С другого конца долины снова прилетел многоголосый клич, и так же, как вчера, его сменило безмолвие. Клич повторился еще два раза.
— Лучники к бою! — крикнул Ота, и его слова эхом повторило множество голосов, как бывало во дворцах, когда шептальники доносили слова хая до тех, кто ждал за дверями залов. Он увидел, как в клиньях зашевелились ряды воинов и поднялись луки. Долгий рев гальтского полчища громом прокатился по долине.
— Вперед! Лучникам целиться!
Как и во время учений, они двинулись на врага. Чуть впереди — стрелки, между ними — пехотинцы в самодельных доспехах, вооруженные кто во что горазд: мечами, копьями и молотильными цепами. Всадники в цветах великих домов рысили по бокам, готовые ударить с флангов. Три тысячи воинов шли по мокрой траве, через проплешины голой земли, по щиколотку в грязи, а на них, оглашая долину боевым кличем, надвигались гальты.