Война - судья жестокий
Шрифт:
Вероятно, одинаковость судеб и послужила нашему первоначальному сближению. Поспособствовало и другое очень важное обстоятельство. Надюша вышла замуж скорее не по своей воле, а по настоянию матери. Та страшно не хотела, чтобы у дочери повторилась ее судьба. «Тебе скоро двадцать четыре, — твердила ежедневно. — Все подружки давно замуж повыскакивали, а ты?..»
Материнское нытье настолько осточертело, что Надин готова была выйти замуж за любого, кто подвернется. Тут-то и появился Игорь Владимирович Боярышников, тоже ярославец, приехавший к родителям в отпуск. Засидевшийся в девках капитан — так он сам над собой подшучивал, орденоносец, блестящий офицер, в перспективе намеревавшийся
О горячей любви речь не шла, Боярышников это понимал, но Надя ему очень понравилась. К тому же он не мог, как потом признался, вернуться на сей раз в гарнизон без жены. Дело шло к поступлению в военно-дипломатическую академию, а туда холостяков не брали.
Все у нас с Надин началось с разговоров о поэзии. Так же как и я, она любила Лермонтова и Есенина, а из современных — Рождественского и Ахмадулину. Только в отношении поэзии Асадова мнения разошлись. Я его терпеть не мог, а она обожала, и мы ожесточенно спорили по этому поводу. В остальном оставалось констатировать полное совпадение взглядов и на искусство, и на нынешнее политическое положение страны. Иными словами, мы оказались полными единомышленниками…
Итак, в тот злополучный вечер, отпущенный Шелестом, я спешил на репетицию полковой самодеятельности со страстным желанием увидеть Надин. Честно говоря, я уже не мог без нее обходиться. И в то же время не представлял, что будет дальше. Она была законной женой моего командира, и этим все сказано. Даже думать о ней было кощунством. Наши отношения, как бы далеко они ни зашли, просто не имели будущего. Впереди, если бы мы на что-то решились, ничего не маячило, кроме катастрофических последствий.
Однако вечер оказался не просто злополучным — роковым. Возле клуба меня перехватил Лева Арончик. Он был взъерошен, с трудом переводил дух.
— Наконец-то! — воскликнул. — Все оббегал! Тебя искал!..
— Что стряслось?
— Батальон подняли по тревоге.
— Опять учения?
— Хуже! Гораздо хуже! Начинается погрузка в эшелон. Нас отправляют на войну. Ты понял? На войну!..
Чечня встретила нас дикой августовской жарой. Солнце палило нещадно. Серая выжженная степь с пожухлой до хрупкости травой лежала до горизонта. Стоило проехать машине, как взбитая колесами пыль вздымалась стеной и долго, не оседая, висела в воздухе, закрывая изломанную кромку гор, далеко маячившую на фоне пронзительно-синего неба. Термометр зашкаливало за сорок, словно прибыли в Африку, а не на Северный Кавказ.
Временное место дислокации полка определили в Надтеречном районе неподалеку от селения, в котором прежде насчитывалось десятка два домишек. Уцелело пять, от остальных остались обглоданные снарядами полуразрушенные стены да подвалы, в которых кое-где ютились люди. Как они там существовали без воды, света и прочих удобств, уму непостижимо. Полсотни стариков, женщин и детей поручили нам. Обязали не допускать к ним боевиков и доставлять раз в день еду, хлеб, а также солдатские щи и кашу.
Сами мы расположились в палатках, но именно расположились, а не жили. Днем и ночью в них стояла духота. Сменяющиеся утром с постов солдаты маялись, отсыпаясь в этих душегубках.
Охраняли мы главным образом себя, и в основном ночью. Днем боевики не показывались,
Тем, кто склад строил, доставалось чаще всего его охранять, а так хотелось быть от него подальше! Все прекрасно понимали: если боевики запустят туда ракету, рванет так, что мало не покажется. Но делать было нечего, таков приказ бати. Полковник Гривцов «любил» нашу первую славную роту, поэтому мы заступали в караул, как говорится, через день на ремень.
Каждый раз готовились в наряд особенно тщательно, уж больно важен был объект. Инструктировал нередко вместо Боярышникова сам комбат. Построив заступающих в караул на импровизированном плацу, подполковник хрипло басил:
— Тут вам не зимние квартиры, бойцы, где можно нести службу через пень-колоду. Тут передовая!..
Фуражка его была, как всегда, низко надвинута на лоб, который, несомненно, должен был взмокнуть, но мы ни разу не видели, чтобы комбат снял головной убор. Обветренное, продубленное всеми ветрами лицо оставалось невозмутимым, хотя говорил он о невероятном коварстве нынешнего врага, вырезающего по ночам часовых; о массовых казнях заложников и террористах-камикадзе, жертвующих жизнью ради уничтожения шурави. Подполковник так и сказал — «шурави», то бишь русский солдат. Словечко это он явно привез из Афгана.
— Так что глядеть у меня в оба, бойцы! — закончил он длинную речь, хотя обычно говорил коротко.
Естественно, после такого напутствия службу в карауле мы несли особенно бдительно. Никому в голову не приходило придремнуть на посту. Однако прошел день, два, пять, а никаких диверсий против караула, охраняющего склад, противником не предпринималось, и постепенно повышенная бдительность начала спадать. Человек так устроен: долго в состоянии сильного напряжения пребывать не может. Чувство опасности притупляется, и невольно начинаешь думать, так ли страшен черт, как его малюют. Может, «духи» и не собираются к нам соваться? Все-таки не блокпост стоит, а целый полк. Можно основательно получить по зубам.
Букет, которому я высказал свои соображения, лишь выругался. Последнее время он вообще стал очень злым. Я не сразу понял причину, но, поразмыслив, догадался. После побега Вышневца многие ребята начали коситься на Витальку: одного, мол, поля ягоды, вместе срок тянули, корешились. От Букета отвернулись даже те, которые прежде искали у него защиту от «дедов». Он не мог этого не заметить, а как противостоять, как доказать свою непричастность к случившемуся, не знал, потому и обиделся на весь свет. С таким настроением Виталька приехал в Чечню, но и тут ничего пока изменить не мог.
— Ты, значит, тоже считаешь, что боевики не станут на нас нападать? — спросил я.
— Похоже, — пробубнил Букет. — У них банды мелкие, а тут такая махина…
— Вы оба ошибаетесь! — Тенорок принадлежал Леве Арончику.
Наш диалог с Букетом проходил у входа в темную палатку, где солдаты взвода давно спали. Бодрствовал лишь Лева.
— Скажите пожалуйста, — хихикнул Букет. — У тебя, оказывается, есть собственное мнение?
— Есть! — Лева пропустил насмешку Витальки мимо ушей и спокойно продолжил: — Вы расхолодились, как и остальные. Сначала ждали от чеченцев каверзы, а теперь решили, чего зря гоношиться. На нас, таких сильных, никто не посмеет напасть.