Война в Средние века
Шрифт:
Историю ее походов, столкновений, побоищ, грабежей позволяют проследить два источника: один – греческий – рассказ Георгия Пахимера, а другой – каталонский – «Хроника» Рамуна Мунтанера, ценность которой тем более велика, что организатор, казначей и канцлер Каталонской компании, был очевидцем и нередко участником описываемых событий. Короче говоря, несмотря на все недостатки этого «романа плаща и меча», его преувеличения и искажения, это – один из редких для Средневековья текстов, показывающих внутреннюю жизнь военного сообщества с ее человеческими и хозяйственными проблемами, отношениями простых воинов и начальников, напряженными поисками провианта, жаждой власти и богатства, сложными отношениями с мирным населением, со всеми ликами войны, опасностями, добычей, изнеможением и, наконец, серьезными политическими проблемами.
При нескольких последовательно сменявшихся предводителях Каталонская компания, благодаря явной слабости Византии, сумела сохранить свою сплоченность, компенсируя неизбежную убыль в личном составе за счет новобранцев; а после победы над французскими феодалами герцога Афинского Готье де Бриенна (1311 г.) она захватила его владения и, пользуясь покровительством далекого Арагона, создала свое княжество, коему суждено было просуществовать до 1380 г., – успех поистине исключительный, которому нет аналогов в истории ни брабантцев, ни «компаний» времен Столетней войны [613] .
613
История
Было бы, видимо, недостаточно противопоставить государственные власти и возникавшие при политических потрясениях анархические, маргинальные военные организации и видеть в этом только долгий конфликт, продолжавшийся до полной победы первых. Вольные «компании» – явление более сложное, оно объясняется тем, что «компании» явно или скрыто поддерживали власти разного уровня в силу их предполагаемой боеспособности. В общем и целом государство стало контролировать военные действия, когда увидело в этом больше преимуществ, нежели неудобств. Но к 1500 г. эта тенденция еще не определилась окончательно и не утвердилась. Обширные районы западного мира были ей еще не подвластны, только в некоторых странах и областях наблюдается глубокая демилитаризация всего общества, в то же время происходит и относительная маргинализация военного сообщества из-за появления постоянных армий, с одной стороны, и повышения удельного веса пехоты, которая традиционно набиралась из «всякого сброда» и потому не пользовалась уважением, – с другой. Здесь уже чувствуется атмосфера войны XVI в. со сценами в манере Жака Калло: «кучка дезертировавших голодных наемников, бредущих по равнине с чахлыми деревьми и виселицами на горизонте» [614] . Макиавелли в «Военном искусстве» объяснял, что «добропорядочный человек не должен заниматься военным ремеслом» и что как в республиках, так и в монархиях гражданам и подданным нельзя позволять делать из войны профессию [615] . Однако во Франции, например, постоянная кавалерия (ордонансные роты) и различные военные корпуса королевского дома были для молодых дворян желанной службой, обеспечивавшей им достойную жизнь и открывавшей простор предприимчивости и надеждам; тем не менее у проницательных наблюдателей складывалось впечатление, что «король Франции разоружил свой народ, дабы без сопротивления командовать им» [616] .
614
Claudel P. Le Soulier de satin (version integrate). Premiere journee, scene V.
615
CEuvres completes. / Trad. E. Barincou. Paris, 1958. P. 731-740.
616
Ibid. P. 742. – О демилитаризации французского общества в самом конце Средневековья см.: Contamine Ph. Guerre, Etat et societe. (457). P. 550 et s. – To же самое происходило в Швейцарии: Sablonier R. Etat et structures militaires dans la Confederation autour des annees 1480. (379a).
ГЛАВА IX
К ИСТОРИИ МУЖЕСТВА
«Сила духа человека, без страха сталкивающегося с опасностью и без жалоб переносящего страдания», «нравственная сила человека, преодолевающего страх и другие чувства, парализующие действие, проявляющего решительность и твердость в затруднительных ситуациях» [617] . Исходя из этих вневременных определений, формально подходящих для всех обществ и эпох, мы вправе спросить себя, может ли понятие «мужество» само по себе быть предметом исторического исследования. Но как не вспомнить эту норму поведения, это психологическое состояние, если оно составляет самую суть воинского искусства? Тем более, что есть свежие примеры, свидетельствующие о том, что историю чувств и страстей можно изучать, особенно если к ним подходить извне, со стороны, т. е. изучая историческую среду, в которой они формируются и которая их порождает [618] . Наши соображения на эту тему претендуют лишь на то, чтобы обозначить малоизвестное поле исследования, заслуживающее долгого и глубокого изучения.
617
Foulquie Р. Dictionnaire de la langue philosophique. Paris, 1969, Id. Dictionnaire de la langue pedagogique. Paris, 1971.
618
Delumeau J. La peur en Occident. (351).
1. МУЖЕСТВО: ДОБРОДЕТЕЛЬ ИЛИ ПОРОК?
Для начала можно рассмотреть многочисленную моралистическую и психологическую литературу клерикального происхождения, которую породила ученая культура Средних веков. Нет уверенности в том, что в ней определяется мужество как таковое. Однако из четырех основных добродетелей, унаследованных от античности (Платон, Аристотель, Цицерон, стоики) благодаря св. Амвросию и св. Августину, по крайней мере одна – стойкость (fortitudo) – во многом совпадает или смыкается с понятием мужества. Для св. Фомы Аквинского – стойкость – это в широком смысле душевная твердость при исполнении долга, и, следовательно, она является условием всякой добродетели, а в более узком смысле делает человека неустрашимым перед лицом любой опасности, даже смерти, позволяет ему смело бросать вызов страху смерти, не проявляя при этом безрассудства. Стойкость, таким образом, связана со страхом (в первую очередь – страхом смерти) и отвагой, будучи золотой серединой, «стойкость – это такая добродетель, которая подавляет страх и побуждает к отваге во имя общественного блага». Она обуздывает страх, дабы, сохраняя хладнокровие, можно было действовать смело, по возможности избегая опасности. Стойкость придает как неустрашимость, так и отвагу на войне. Второе качество, конечно, более привлекательно, но первое выше: действительно, ведь тот, кто защищается, чувствует себя самым слабым и беззащитным, его не поддерживает та страстность, какой воодушевлен нападающий. Стойкость находится также между отвагой и робостью, но она отлична от надежды, которая лежит между отчаянием и самонадеянностью. У нее семь составляющих: великодушие, доверие, безопасность, величие, постоянство, терпимость (иначе говоря, терпение и твердость) и настойчивость [619] .
619
Thomas S. Sum theol.
Наряду с подобным анализом, у схоластов иногда возникала мысль рассмотреть конкретные случаи. Об этом свидетельствует схоластическое рассуждение Генриха Гентского по поводу поведения франков во время падения Акры в 1291 г. Для него это был эпизод справедливой войны не за возвращение неправедно награбленного имущества, а ради того, чтобы отбить нечестивого врага, жаждавшего отнять у христиан имущество, жизнь, отчизну, свободу, законы и прочие мирские или духовные блага. Генрих Гентский задумывается о действиях одного рыцаря, который, когда все другие бежали от врага, вступил в схватку с сарацинами и погиб. Следует ли думать вслед за «Песнью песней», что он проявил мужество, в душевном мире и милосердии встав на защиту друзей, или же истинное великодушие состояло в том, чтобы (согласно Аристотелю, Цицерону и Платону) бежать вместе с другими? Может быть, рыцарь поступил так из самонадеянности, из жажды славы, алчности, т. е. не раздумывая, безрассудно, а значит, глупо. Вегеций ведь утверждает, что хорошие военачальники подвергают себя риску в общем сражении только сознательно. И поскольку наш рыцарь не мог рассчитывать на помощь товарищей по оружию, то, стало быть, повел себя не великодушно, а глупо.
Однако нужно принять во внимание конкретные условия: говорят, что сарацины проникли в Акру до рассвета и так неожиданно, что у христиан не было времени опомниться. Возможно, что этот рыцарь спал при оружии, готовый к бою, и, услышав шум, бросился на врага, полагая, что товарищи последуют за ним. И, предпочтя смерть за веру и свободу города, он проявил великодушие. Если бы другие горожане и рыцари поступили так же, Акра, возможно, была бы спасена. Ибо для того, чтобы одержать победу, достаточно горстки храбрецов. В книге Маккавеев и у Вегеция сказано так: «Победа обычно добывается немногими людьми, преимущественно храбрецами», «побеждают не числом, а смелостью», «на войне быстрота полезней смелости».
С одной стороны, Генрих Гентский допускает, что рыцарь был великодушным и очень смелым человеком, а отнюдь не безрассудным. С другой стороны, он считает, что рыцарь не мог бы проявить великодушия, если бы бежавшие вели себя должным образом. В данном случае его цель – заклеймить знать и особенно прелатов, дезертировавших в момент штурма города. Далее рассматриваются три возможности враги или уже победили, или «взяли народ в кольцо», или угрожают ему. Первую Генрих Гентский отклоняет, ибо в момент бегства командиров еще не все было потеряно, вторую и третью объединяет или действительно все, отчаявшись в победе, могут бежать, поскольку не имеет смысла подвергаться опасности, или никому не подобает впадать в отчаяние, и все единодушно должны противостоять врагу, защищая отчизну и общественное благо, разве что следует освободить от этого женщин, детей и инвалидов, даже в случае, когда мнения разделяются, и «старшая и более здоровая часть» (major et samor pars) отчаялась, не потерявшие надежды не должны бежать с другими, а их духовные наставники (spintuaha) обязаны оставаться с ними [620] .
620
Garid H. de. Quodhbeta, XV, q. XVI.
Светские авторы также прибегали к лексике ученой клерикальной морали, прилагая ее к военным людям Жан де Бюэй обнаруживает в последних «добродетель стойкости, ибо многие предпочитали погибнуть в бою, нежели бесчестно бежать» [621] . Жан Молине решил наделить каждого из четырех герцогов Бургундских одной из основных добродетелей Филиппа Храброго – благоразумием, Филиппа Доброго – умеренностью, Карла (Смелого – Примеч. ред.), хотя и «вдохновленного богом войны Марсом», – справедливостью, а Иоанна Бесстрашного – стойкостью. «Герцог Иоанн < > – государь бесстрашный, во всех делах великодушный, твердый, как скала, настолько храбрый и мужественный, что все ему было по плечу и по силам, и за его достоинства и заслуги ему подобает стойкость, особо почитаемая среди основных добродетелей» [622] . «Верный служитель» характеризует Байара следующим образом: «Храбростью не многие могли сравняться с ним, поступками он был подобен Фабию Максиму, хитроумными замыслами – Кориолану, а в великодушии и стойкости был вторым Гектором яростным по отношению к врагам, мягким, миролюбивым и куртуазным – по отношению к друзьям» [623] . Несмотря на эти заимствования, понятие мужества в литературных текстах, несомненно, лучше отражающих жизнь, явно принадлежит другому семантическому полю, где доминируют почти инстинктивные эффективность и импульсивность [624] .
621
Bueil J. de. Le Jouvencel. (9). Vol. I. P. 51.
622
Molinet J. Chroniques. / Ed. G. Doutrepont, O. Jodogne. Bruxelles, 1935. Vd. I. P. 27.
623
Histoire du gentil seigneur de Bayart composee par le «Loyal scrvteur». / Ed. J. Roman. Paris, 1878. P. 402.
624
Ср. расхожие сопоставления с поведением животных: «Совершенный рыцарь на войне должен обладать тремя ценными достоинствами: нападать, как борзая собака, защищаться, как вепрь и убегать, как волк». (Ibid. Р. 428).
2. МОТИВЫ, ПОСТУПКИ, НАДЕЖДЫ
Согласно многочисленным письменным источникам, главным образом начиная уже с XII в. [625] , мужество понималось как состояние чувств или, по крайней мере, как идеальное поведение; тогда же появились стереотипы мышления и сложились языковые привычки, и некоторые из них просуществовали столько же, сколько и Средневековье. Однако систематическое изучение словарного запаса языка, возможно, откроет малозаметные оттенки, новшества и утраты, что позволит провести различия по времени, месту, среде и литературным жанрам.
625
«Понятие мужества – это новшество XII в.». (Duby G. 27 juiIIet 1214. Le dimanche de Bouvines. (244). P. 27). Стоит вспомнить о классической связи между поззией и войной, о роли странствующих музыкантов в распространении героических и «похвальных песен». Отправляясь на войну со Свеногом, король Вальдемар взял в свою армию барда, чьи песни обличали коварство противника-отцеубийцы и взывали к мести. Во время похода против жителей Шатильона отряд грабителей-бургундцев, уверенных в своем численном превосходстве, своей силе и полных юной дерзости, возглавляли музыканты и жонглеры, воспевавшие и военные подвиги предков, призывая к победам. Вас писал, что в битве при Гастингсе Тайлефер пел «Песнь о Роланде» (Faral Е. Las Jongleurs en France au Moyen Age. Paris. 1971. P. 55-57).