Война в тылу врага
Шрифт:
Боевые группы девушек и молодых женщин выполняли немало заданий по разведке и диверсиям. Они помогали соединению завязывать связи с интересовавшими нас людьми, а иногда захватывали и доставляли в лес фашистских солдат.
Позднее в семейном лагере были созданы различные мастерские, в которых шилось для бойцов белье, полушубки из выделывавшихся там же овечьих шкур, из шерсти изготовлялись валенки, вязались джемперы и перчатки, производилась починка белья, верхней одежды и обуви.
Женщины и девушки семейного лагеря не были для нас обузой, — они помогали нам в повседневных боевых делах и освобождали большое количество бойцов от хозяйственных дел и забот. Семейный лагерь стал числиться у нас тыловой частью, полезной для боевой
Как-то вернувшись с центральной базы, я застал у себя в штабной землянке Сергея Ивановича Сикорского. Он радовался как ребенок. Только накануне ему удалось вырвать из фашистского рабства свою жену и троих детей.
Война застала Сикорских в Бресте, где Сергей Иванович был секретарем обкома партии по кадрам. Старшей его дочке исполнилось тогда девять лет, а младший сынишка только что начал ходить. Гитлеровцы захватили Брест, а семья Сикорских не успела уйти. Какой-то военный, забежавший впопыхах на квартиру Сикорских, сказал жене, что Сергей Иванович умер у него на руках. Надеяться семье было больше не на кого. Убитая горем женщина взяла ребятишек и, в чем была, ушла из дому к дальним родственникам на окраину города. Там, в жалкой лачуге, под чужим именем Сикорские провели страшных два года. Босые и голодные ребятишки побирались под окнами. Повыползшие из своих щелей бывшие кулаки и подкулачники, в угоду «панам-фашистам», травили беззащитных детишек собаками, бросали в них камнями, ругали безобразными словами.
Слезы подступили у меня к глазам, когда я слушал печальную повесть семьи Сикорских. Я вспомнил свое горькое детство, холодную грязь осенних дорог, от которой ныли босые ноги, высокие окна богатеев, псов, хрипящих от ярости, и толстые морды хозяев. Тот, кто сам не пережил подобных унижений, не поймет, как иссушают они детскую душу.
Но вот 4 мая 1943 года наша авиация совершила налет на военные объекты Бреста. Был поврежден вокзал, разбиты железнодорожные стрелки и пути. Дождь фугасов и зажигалок охладил пыл зарвавшихся в своем усердии фашистских прислужников. Они поняли, что Красная Армия сильна и что недалек тот день, когда им придется отвечать за свои подлые поступки. И страшная звериная натура хозяйчика изменилась как по волшебству. Детишек, которые привыкли за два года «нового порядка» далеко обходить крепкие, заново покрашенные дома с высокими оградами и гремящими железом цепными псами, стали наперебой зазывать в эти дома. Двери, которые еще вчера со стуком захлопывались перед их носом, сегодня гостеприимно распахивались. Руки, награждавшие тычками, начали гладить по головке. Ребятишек называли «панычами», сажали за стол и угощали, как дорогих гостей, их умывали, чесали, наделяли обносками, а одна «сердобольная» тетя — лавочница — даже сводила детишек в баню и отпустила домой во всем чистеньком.
В это самое время в лачужку Сикорских пришла незнакомая женщина и передала записку с сообщением, что Сергей Иванович просит жену на другой день выйти с детьми для встречи на опушку леса. Сикорская не поверила этой записке и, опасаясь провокации, не только сама никуда не пошла, но и детишкам в этот день выходить из дому запретила. А женщина была женоргом партизанского соединения и посланцем Сергея Ивановича. Делать нечего, пришлось Сергею Ивановичу писать записку своей рукой, И вот вся семья потихоньку выбралась из города и в радостном волнении поспешила к условленному месту. Женщина и детишки уже подбежали к опушке леса, когда внезапно из высокой ржи поднялся в рост отряд немецких солдат. Сикорская, таща за собой перепуганных детишек, кинулась прочь. Ее догнали, объяснили, что это необходимый для встречи маскарад, и «под конвоем» увели в лес.
Я поехал в семейный лагерь и познакомился с семьей Сикорского, с волнением пожал огрубевшую руку изможденной маленькой женщины, держал на руках худенького большеглазого мальчика. Я вспомнил своего Вилена — давненько уже не получал я писем
7. Странные позывные
В этот солнечный день я почему-то особенно заскучал о Дубове Павле Семеновиче. В мыслях у меня всплывали одна за другой картинки из бесед у костров в первую зиму, вспомнился шестисоткилометровый переход. Дубов теперь издалека казался великаном. Да и на самом деле этот человек был особенным. В самую трудную минуту он будто предугадывал настроение людей и приходил им на помощь.
Сидишь бывало у костра, задумавшись. Он подойдет, посмотрит на тебя, усядется поближе, да и заговорит о главном, будто прочитал твои мысли. «Всегда этот человек был таким или лишь в сложной и тяжелой обстановке? Шесть месяцев нет связи! Такого друга потерять… Неужели погиб?» — думал я, шагая вдоль канавы.
Докладывая расшифрованные радиограммы, начальник связи пригласил меня послушать в двадцать один час концерт из Москвы, составленный по заявкам знатных летчиков.
В такое время суток у нас наступало затишье. Я дал согласие.
Собралось человек восемь, не считая радистов. Музыка была изумительной, слышимость превосходная, в воздухе никаких помех. Но радист Петя время от времени регулировал настройку, музыка отдалялась, слышался писк передатчика, Мой адъютант попросил радиста остановиться. Но Петя был в наушниках, не слышал слов товарища Калугина и продолжал время от времени менять длину волны, Я понял: он за кем-то охотится в эфире. Один из командиров подошел и прикрикнул на связиста. Тот снял наушники и, как бы спохватившись, сказал:
— Извините, товарищ полковник! Кто-то передает открытым текстом позывные, а может, условленный сигнал. Через каждые три минуты посылает в воздух по три буквы: «ДПС», «ДПС», «ДПС». Передатчик работает на волне очень близкой к радиовещанию, порой их плохо слышно из-за музыки, и я чуть поворачивал рукоятку. Думал, услышу что-нибудь еще.
Над Петей посмеялись и стали расходиться по своим землянкам. Утомленный переживаниями минувшего дня, я заснул крепким сном.
Проснулся, как всегда, очень рано и стал продумывать порядок дня, Но у меня еще не развеялись впечатления от вечернего концерта, я невольно начал вспоминать музыку, песни и эти «ДПС», «ДПС», «ДПС»… Затем снова вспомнил Дубова Павла Семеновича. И у меня в голове мелькнула мысль о совпадении необычного радиосигнала с инициалами моего друга. У Дубова не было рации, и получить ее без нашего содействия он не мог.
«А если он достал ее случайно или связался с Москвой, то зачем ему передавать свои инициалы открытым текстом? Но кто-то же передает эти три буквы, почему же нельзя допустить, что это делает именно он или кто-либо из связанных с ним людей? Если ему удалось достать рацию с радистом, то, не имея общего с нами шифра и программы связи, он не в состоянии передать нам и единого слова, При его документах эти три буквы ничего не означают и не могут вызвать к нему подозрения у гитлеровцев, если бы они даже его засекли. Поэтому он или его радист без малейшего риска может посылать в воздух эти «ДПС», на которые можем обратить внимание только мы и никто больше. Если у него есть рация, то он, как и мы, может заблаговременно знать о передаче из Москвы интересного концерта, вот и решил время от времени подавать эти сигналы.
Я быстро соскочил, обулся и пошел к радистам.
— Знаете что? — сказал я начальнику узла связи, — У меня создалось предположение, что тремя буквами «ДПС» напоминает о себе наш Дубов Павел Семенович, с которым мы потеряли связь. Что вы, товарищ командир! Откуда он может взять рацию? — возразил товарищ К.
— Дубов Павел Семенович! Точно, все совпадает, не иначе он! — воскликнул радист Петя.
— Ну, так вот вам задание: в течение трех суток установить связь с этим «ДПС», а там мы выясним, что к чему.