Война в тылу врага
Шрифт:
Марш отряда начался тяжелым переходом через березинские болота и форсированием еще не вошедшей в берега Березины. Я умышленно выбрал такое трудное начало, чтобы за первые сутки перехода отсеялись люди, неспособные выдержать предельного напряжения всех сил для шестисоткилометрового рейда. Оставшиеся в течение первых суток могли благополучно вернуться на базу Ермаковича. Мой расчет оказался правильным.
Первые четыре километра пути были наиболее легкими, — ноги увязали неглубоко, густой ковер мха легко пружинил, а под ним ощущалась еще не оттаявшая твердая почва. Тем не менее некоторые товарищи умудрялись проваливаться по пояс в трясину и, вылезая на четвереньках, промокали
Чтобы подбодрить бойцов, я рассказал им, как бедный еврей Исаак, ютившийся с большой семьей в тесной землянке, стал жаловаться раввину на свою судьбу, на то, что он свету не видит в своем убогом жилище. Раввин знал причину, но ничем реально не мог помочь бедняку, Он просто посоветовал Исааку поместить в землянку еще козу с козленком. Семья бедняка стала совсем задыхаться. Тогда раввин посоветовал удалить из землянки сначала козленка, а затем козу. После этого Исаак «увидел свет» и возблагодарил своего учителя за мудрое наставление.
Мои хлопцы применили этот анекдот к конкретной действительности. Большое болото они назвали козой, а маленькие стали называться козленком. Дальше зашагали более дружно.
Я очень беспокоился, сумеет ли перенести огромные трудности этого перехода наша радистка, единственная девушка среди шестидесяти четырех мужчин. Но она держалась прекрасно. Хуже всех выдерживал испытание семнадцатилетний парень-радист. В начале пути он шел вразвалку, откинувшись назад и засунув руки в карманы., словно прогуливался по улице Горького. На первом же привале он оказался таким мокрым, перемазанным и замученным, что Соломонов, сомнительно хмыкнув, снял с него питание для рации и взвалил себе на плечи.
Ведра с сырым мясом, теплые одеяла и шапки остались висеть на сучьях деревьев, когда мы уходили с первого привала.
К половине вторых суток пути, в течение которых пришлось брести по пояс в воде под проливным дождем, мы выбрались на веселый, сухой остров. Здесь был расположен хутор Лубники, но дома были оставлены владельцами. Гитлеровцы переселили здешних жителей во избежание общения с партизанами. Мы решили устроить привал.
День к обеду разведрился. Сухую высокую поляну залило солнечным светом, стало совсем тепло, хотелось передохнуть и отоспаться. Но в пустых домах не было никаких продуктов питания, — все было вывезено хозяевами или забрано оккупантами. Наши запасы съестного также окончились. Измученным людям было не до еды. Страшно переутомленные и до пояса мокрые, они валились на полусгнившую солому и мгновенно засыпали.
Я решил обследовать местность и пошел берегом острова. Вдали за два-три километра поблескивала извилистая лента Березины. Подходы к ней в большинстве мест были залиты водой, оставшейся после разлива. За рекой виднелись постройки какого-то крупного селения. Оттуда доносилась стрельба. Там, вероятно, было стрельбище и проводились стрелковые занятия у гитлеровцев или полиции.
Вернувшись на хутор, я собрался немного отдохнуть, но появился старшина и доложил, что наш радист отстал. Шел он метров пятьдесят позади, и вот прошло уже более двух часов, как мы остановились, а его все еще не было. Пришлось послать людей, которые валились с ног от усталости, на поиски молодого человека, переложившего свой груз на плечи товарищей и все же оказавшегося не в силах нести самого себя. В течение всего пятичасового привала я не мог заснуть в тревоге за исход поисков, и лишь за час до подъема мне доложили, что на поле под лесом появился какой-то человек, взять которого не удалось, так как он никого не подпускал близко, убегал и прятался. Я поднял еще нескольких бойцов и послал их в облаву. Неизвестного «злоумышленника» окружили не без труда, и он оказался, как и следовало ожидать, нашим незадачливым радистом. Выяснилось, что он около трех
Возможности возвращения на базу Ермаковича больше не было. Я построил людей и объявил во всеуслышание приказ командирам: живыми отставших в пути не оставлять и за исключением особых случаев не снижать темпа движения. После этого радисту предложили взять свою рацию, и больше он уже не Отставал от нас ни на шаг, хотя через сутки на него был повешен еще и комплект питания для рации. Рваные клочья дождевых облаков закрыли солнце, спустились в темно-синюю глыбу, заслонившую полнеба, и снова ринулись на нас проливным дождем. Подсохшая одежда за день быстро вымокла до нитки. С кустарников и с ветвей деревьев сливалась к нам за шиворот вода. Луг метров на двести перед руслом был сплошь залит водой разлившейся реки Березины.
У самого русла выступали небольшие крутые берега, до которых можно было добраться только в лодках, но их у нас не было, а воды мы уже не боялись, она хлюпала в наших сапогах, стекала с одежды.
Стоя до колен в воде, я тщательно всматривался в разлив. Течение здесь было небольшое. Кое-где из воды выступали кустарники лозы, местами маячили вершины сухого прошлогоднего чапыжника и бурьяна. На залитом лугу могли быть рытвины и озера. Сколько раз я в своей жизни бродил вдоль берегов рек на охоте? Казалось, я представил себе профиль преградившей путь к реке низины. Молча повел людей разливом.
Какой-то причудливой кривой я двигался вперед. Вот мы уже отошли сотню метров, самая большая глубина была повыше поясницы.
По выступающим кустам и крутящимся струйкам течения мне удавалось распознать, где рытвина, а где возвышенность. Так мы благополучно вброд достигли берега реки.
Березину мы форсировали ночью. Дрожа от пронизывавшего насквозь холода, поодиночке переправлялись на другой берег реки, надув и связав несколько пар водных лыж, которые перетаскивали при помощи строп, перекинутых с одного берега на другой.
Противоположный берег представлял неоглядное море жидкой грязи, и мы побрели по нему, время от времени останавливались и отдыхали стоя, опираясь друг на дружку. Бойцы валились с ног от усталости, а сухой берег точно отодвигался от нас. Около 11 часов дня устроили привал в мокром березняке. Тут можно было сидеть, предварительно сложив нечто вроде поленницы из сухих палок, и товарищи, кое-как пристроившись на таких сиденьях, чтобы не лежать в болоте, начали засыпать.
Где-то недалеко с правой стороны слышалось пение петухов, раздавался изредка лай собак. Но какой там был населенный пункт, я не мог определить. Надо было произвести разведку и уточнить наше местонахождение. Однако послать было некого. Люди спали мертвым сном, и поднять их не было никакой возможности. Единственным человеком, способным еще передвигаться по этому морю грязи, был я сам. Потому ли, что на мне было меньше груза, чем на других бойцах отряда, или больше ответственности за людей, но мои силы казались буквально неистощимыми. Я не мог взять с собой даже сопровождающего и около трех часов потратил на то, чтобы определить название населенного пункта.
Оказалось, что мы расположились на отдых рядом с селением Волоки. Там стоял большой гарнизон полиции. Я же поставил перед собой задачу пройти без боя, не ввязываясь ни в какую перестрелку, особенно здесь, в начале нашего перехода. Пришлось поднять товарищей и повести их снова болотом, в обход этого селения.
Часа за три до заката солнца вышли на сухой берег. Перед нами открылись поля, а за ними большая деревня со странным названием Божий Дар. Для нас это название прозвучало многообещающе. Вечером хлопцы использовали до секунды предоставленные им сорок пять минут на то, чтобы поужинать в деревне. Накормили и радистов, оставшихся на это время в лесу вместе со мной.