Война в тылу врага
Шрифт:
Гинзбург был из восьмерки Седельникова — инженер-строитель по профессии. Высокий, стройный, с рыжими усами. Я возлагал на него большие надежды. Жаль.
— Еще?
— Радистка утопила рацию. Вторая рация не действует.
— Я мельком взглянул на смущенное лицо девушки.
— Еще?
— Потеряно в реке три винтовки.
— Еще?
— Промокло и, полагаю, пришло в негодность все питание к рациям.
— Все?
— Кажется, все, — заявил Брынский.
— Но лица некоторых бойцов говорили, что чего-то еще не хватает, о чем Антон Петрович не докладывал.
— Ну так что же еще потеряно? Кто знает?
Ко
Я объявил строгий выговор перед строем замыкающему; бывшего у меня в это время адъютантом товарища А. перевел в бойцы. Своим адъютантом назначил Александра Шлыкова.
Мы тщательно проверяли батареи питания. Если в них оказывался хотя бы ничтожный процент годности, сушили их на солнце, бережно укладывали. Но много, десятки килограммов этого драгоценного груза, который с таким трудом, опасностями, жертвами получали, несли, хранили, мы должны были выбросить как бесполезный хлам. Нашу последнюю рацию радисты разобрали и также сушили, и все мы с волнением ждали, проявит ли она какие-либо признаки жизни. Потерять последнюю рацию значило остаться без связи с Москвой. Тогда придется вернуться к Щербине и просить из Москвы новую радию. Через сутки легкое жужжание возвестило нам, что радиопередатчик будет работать. Можно было двигаться дальше. Но я решил попробовать послать людей на поиски утонувшей в реке рации и обратился к бойцам с вопросом, кто согласен ночью вернуться для этого на переправу. Руки подняли почти все. Я отобрал девять бойцов. Командиром назначил Анатолия Цыганова.
Группа вышла часов в десять, а через два часа мы услышали сильную ружейно-пулеметную стрельбу.
Стрельба доносилась оттуда, куда ушли мои бойцы и я уже мысленно стал упрекать себя за то, что послал их.
К рассвету бойцы вернулись. Цыганов доложил, что группа наткнулась на засаду, устроенную карателями на месте нашей дневки в редком сосновом кустарнике. Все дальнейшие попытки группы пробраться к месту переправы не увенчались успехом.
Район был наводнен карателями.
Теперь, наученные горьким опытом, почти лишенные радиосвязи, мы стали вдвойне осторожными и уже не рисковали выходить на открытые места иначе, как глубокой ночью.
Однажды, когда нам предстояло пересечь небольшое безлесное пространство и перейти на другую сторону железной дороги, мы целый день, до наступления сумерек, лежали на опушке леса, едва смея поднять голову. Немецкие поезда во время движения не издавали такого грохота, как наши. Более легкие паровозики таскали меньшие составы, но зато на значительно большей скорости. Как аккуратные, красивые игрушки, поезда бесшумно выныривали из синей дымки сумерек и бесшумно исчезали. В ту и в другую сторону за час пробегало десять — двенадцать составов. Тогда мы еще не знали, что в этих местах оккупанты чувствовали себя в полной безопасности и даже не трудились выставлять охрану; до нас на этом участке произошло всего лишь два крушения.
Нетрудно представить себе, какое чувство испытывали мы, наблюдая, как мчатся мимо нас фашистские варвары. Дубов, лежа возле меня, буквально скрежетал зубами.
— Ведь это же наша земля и наша железная дорога. Почему здесь хозяйничают фашисты?… Перед войной у нас взрывами вспарывали горные хребты и обнажали породы железной руды для ее разработки… Вот бы заложить и сюда такое количество взрывчатки, да так рвануть,
Месяца через два после того, как мы обосновались в новом районе, Дубов начал проситься на операцию в район Слонима. Наши подрывники во главе с Брынским каждую ночь переворачивали поезда на линии Брест — Барановичи. Гитлеровцы вынуждены были переключить поезда с живой силой и наиболее ценной техникой на магистраль Волковыск — Слоним — Барановичи. Нужно было нанести удар и по этой магистрали. И удар был нанесен. За три ночи подрывная группа Дубова из подразделения «отцов» пустила под откос два состава с живой силой и один с самолетами. Около двухсот пятидесяти человек убитых и раненых, тринадцать разбитых платформ с самолетами — таков был результат этой вылазки комиссара.
Рыжик знал, что этими данными ему придется оперировать в своих беседах у костра, и поэтому он заручился неопровержимыми доказательствами, вплоть до собственноручного письменного показания одного из железнодорожников. Когда наши бойцы возвращались с задания, Иван Трофимович требовал от них точного доклада о результатах крушения.
Рейд наших «отцов» происходил в конце августа. В это время во многих имениях, восстановленных оккупантами, был подготовлен хлеб для обмолота. Дубов попутно занялся и этим.
В нескольких местах вспыхнули скирды немолоченного хлеба и были уничтожены огнем.
Злости у людей было много. На подрыв полотна просились все, как один.
Но надо было терпеть и ждать, запоминать эти места и после выслать на них подрывников. Следующей ночью, после перехода магистрали Барановичи — Минск, пришли Никитин, Горячев и Перевышко. Они заложили в мину пять килограммов тола. Это была почти двойная порция. Состав, мчавшийся на восток на предельной скорости с танками, свалился под откос. На насыпи не осталось ни вагонов, ни паровоза. А позже наши люди пришли на эту дорогу и начали действовать систематически. Движение фашистских поездов через несколько месяцев сократилось здесь ровно в четыре раза.
В тылу врага, даже при наличии регулярной радиосвязи с центром, трудно решать все вопросы через Москву. Часто просто не было времени согласовать то или иное мероприятие. Надо было немедленно принимать решение и действовать. И мы действовали, движимые во всех своих делах и поступках чувством ответственности перед партией Ленина — Сталина, перед родиной.
Слушаешь бывало подрывников о выполнении ими задания и думаешь, что вряд ли и сам сделал бы больше. Поблагодаришь их и все же посоветуешь подумать: нельзя ли в другой раз сделать лучше. Они подумают, и смотришь — следующая операция проведена еще более удачно.
Люди приобретали опыт, становились с каждым днем смелее, сильнее, инициативнее. Такие, как Дубов, Рыжик, дед Пахом, учили молодежь житейской мудрости, воспитывали их замечать «мелочи», от которых зависел успех больших дел, и сами, не кичась, учились иногда у молодежи.
Все мы стремились сделать сегодня лучше и больше, чем вчера, завтра — быстрей и эффективней, чем сегодня.
Возможно, в этом стремлении мы иногда были жестоки к себе и к другим. Но мы руководствовались одним желанием — с честью выполнить свой долг перед народом, перед партией.