Война всех против всех
Шрифт:
Поэтому я ехал на колеснице с идеально большими и широкими рессорами, идеально проезжающими ухабы и кочки, так что казалось, будто я парю по воздуху. До Равенны осталось совсем немного, около мили и город вставал перед нами во всей красе, постепенно надвигаясь навстречу нашему передвижению.
Мы приехали с той же самой стороны, откуда и уехали, с юга, по так называемой трассе Ариминия, а оттуда выехали на Папиеву дорогу, ведущую напрямую на Равенну. Времени до приезда в город осталось мало, все мои спутники и я в том числе, смертельно устали от перехода, мы лишились большей части своего войска, но я был доволен результатами похода. Имперская казна на тридцать миллионов солидов наконец-то оказалась в моих цепких руках. Главная цель была достигнута и это то, что согревало мне душу.
Остальные участники похода выглядели менее радостными, вернее, наоборот, были угрюмыми и мрачными. Начиная с Лаэлии, которая, хотя и помылась после сражения с остготами, но все равно осталась в моей памяти полуобнаженной и забрызганной кровью врагов с ног до головы. И заканчивая обычно улыбчивым Парсанием, который после расправы над Евсением ни разу не пришел в веселое расположение духа, ни разу не насвистывал веселую мелодию и не передразнивал певчих птиц в лесных рощах.
Впрочем, остальные лица участников моей команды тоже не внушали оптимизма и я вспомнил, что привело их в такое унылое и неприветливое настроение.
Когда мы с Лаэлией остались там, на поле битвы и вожди остготов уже нападали на нас со своей свитой, нам очень помог град стрел, пущенных из арбалетов с противоположной стороны лагеря. Их выпустили два десятка стрелков под личным командованием самого Филоника, который вовремя подошел к центру лагеря и заметил, в какой опасной ситуации мы оказались.
Стрелы перебили половину отряда, в том числе и самих вождей, а вместе с ними и предводителя горных разбойников Йори, все мечтавшего получить реванш над нами за недавнее моральное поражение на горной дороге. Они вылетели с коней и упали на острые камни горной тропы, которая проходила через центр лагеря, где и происходила вся эта заварушка. Те же воины, что смогли уцелеть, растерянно остановились и в это время Лаэлия, окровавленная, похожая на свирепого демона войны, закричала изо всех сил и побежала им навстречу.
Она успела поразить еще двоих всадников и выбить их из седла, а остальные развернули коней и поскакали прочь, не желая тоже становиться жертвами метких арбалетчиков. Впрочем, эти уйти далеко тоже не успели, их все равно поразили выстрелы из арбалетов.
Когда мы подвели потом итоги битвы, то оказалось, что из полутора тысяч остготов и горных разбойников, в живых осталось только половина отряда. Остальные были ранены или убиты, причем большая часть потерь была нанесена стрелками. Арбалетчики весь следующий день собирали свои драгоценные арбалетные болты для стрельбы, выпущенные накануне. Это было связано с тем, боеприпасы очень ценны для любого стрелка, тем более такие специализированные, как эти болты.
Всех остготов, захваченных в плен, мы разоружили, связали, раздели и погнали на продажу в Равенну, чтобы превратить в рабов. Я возражал против этого, но другого выхода просто не было. Пощади я их или оставь просто так, они быстро превратились бы в могущественную ватагу разбойников, парализовавших всю округу своими набегами.
Вполне возможно, что через пару месяцев, окрепнув, они снова напали бы на Равенну или Рим. Перебить их всех, так, чтобы было неповадно остальным, я тоже не мог, все-таки я был уроженцем эпохи, когда гуманизм имел большую силу.
— Чего тебе стоит перерезать им всем глотки? — спрашивал Лакома, горячо поддерживаемый Лаэлией. — Это же твои враги, которые намеревались убить тебе или тоже превратить в раба. Зачем оставлять их в живых и превращать в ходячую головную боль? Что за дурацкая добродетель вдруг поселилась в твоем сердце, император?
В итоге, после долгих споров, мне удалось отстоять жизнь пленников и мы договорились продать их невольничьем рынке Равенны, куда-нибудь подальше от Западной Римской империи, в Константинополь, Египет или в Сирию. Выручить деньги, опять же, что в моих условиях вообще-то совсем не будет лишним, поскольку молодые и сильные рабы на рынках всегда ценились высоко.
Из наших войск полегла тоже половина, по большей части, пехота, лучников пало меньше, они ведь почти не участвовали в рукопашной, только под самый конец битвы.
Наиболее ожесточенные споры вызвала судьба моего дяди. Его тоже захватили в плен, но легко раненого и контуженного. Он валялся в грязи, когда его поймали, привели в чувство и привели ко мне. Поначалу я тоже хотел продать его в рабство. А почему бы и нет, в конце концов?
По большому счету, это ведь он был виноват во всех произошедших неприятностях. Если бы он не полез в монастырь, не взбаламутил остготов, не пытался сместить меня, то ничего бы не случилось. Мы бы уже давно находились в Равенне и я занимался бы развитием города. А теперь мне приходится расхлебывать все это дерьмо, в которое нам затащил дядя Павел, который, честно говоря, никаким родичем давно уже мне не являлся, потому что также хотел вскарабкаться на трон, а для этого был готов сбросить меня оттуда. Когда я вспоминал, сколько всего забот и хлопот он успел мне причинить за все время знакомства, я в порыве гнева даже приказал Лаэлии казнить его.
Но от поспешного решения меня отговорил Донатина.
— Мой император, — сказал он, кланяясь мне, потому что обстоятельства требовали вежливых разговоров. — Зачем казнить вашего родственника и вызывать на себя гнев богов? Если же вы не боитесь ярости потусторонних сил, то хотя бы побойтесь раздражения вашего отца. Известие о гибели брата наверняка поразит его в самое сердце, он заключит с испанскими вестготами перемирие и на всей скорости, на которую способен, направится сюда с войсками. Я предлагаю оставить дядю в живых и держать при себе пленником, чтобы он оставался ценным ресурсом в наших руках.
— А что, если его тоже продать в рабство вместе с остготами? — спросил я, все еще хмурясь. — Он ведь так любил эти варварские племена, рассчитывал с их помощью залезть на трон, вот пусть и не расстается с ними теперь.
— Это будет не менее скорбное известие для вашего отца, мой император, — сказал Донатина, кланяясь. Разговор этот происходил прямо там, в центре лагеря, возле пресловутого оврага, куда сейчас побросали трупы павших врагов. Сейчас большая часть моих соратников занималась уборкой территории лагеря и подгтовкой к выступлению к походу на Равенну. Наш разговор слышал разве что Родерик. Затем, оглянувшись, мой король шпионов добавил: — Что с вами происходит, Ромул? Я не узнаю прежнего расчетливого и умного императора. Разве вы имеете сейчас право действовать, поддаваясь эмоциям и чувствам?
После того, как Лаэлию чуть было не изнасиловали, а затем сама она превратилась в кровожадного палача, я тоже немного начал действовать на эмоциях, признаю это. Замечание Донатины отрезвило меня и с тех пор я снова превратился в изворотливого «Скользкого Бэнга», который пытался с помощью своего ума и характера предотвратить падение Западной Римской империи. Дядю заковали в цепи, как самого настоящего пленника и вели под конвоем из двух солдат.
Что же, именно поэтому пришлось казнить Евсения. Это решение уже было взвешенным и хладнокровным. Взвесив все за и против, я приказал отрубить головы моему бывшему слуге и еще нескольким отъявленным смутьянам. Тут уж пришлось провести показательную казнь, глядите, мол, все, кто задумал против меня что-либо плохое, вот что с вами будет.