Война за океан (др. изд.)
Шрифт:
— Чирки-то, чирки… — говорил Семен, держа ружье в руке.
Кулики прилетели, уселись на перевернутые лодки. А на протоке вода кишит, вся в пузырях от множества рыбы. Жена Куйчи пришла из тайги, принесла охапку сухого орешника, а дочь — пучки тоненьких побегов дикого лука и жесткой черемши. В тайге уже много белых цветов. Мальчишка с красным носом поймал сазана. У очага готовится строганина, женщины режут лук и рыбу.
— Сейчас самая вкусная дикая капуста! — говорит Куйча.
Утки стаями носятся над протокой. Летят бакланы, правильными, волнующимися черными косяками двигаются гуси. Их косяк похож на громадного
В глубине неба, над всей этой массой птиц, идут белые лебеди, и кажется, что кричат девичьими голосами: «Ой-ой… ай-ай-ай».
— Лебеди прежде были людьми, — говорит Куйча, — они летят и жалуются…
— Лебедя за шею подымешь — ноги на полу, — говорит Семен. — Его бить — грех!
По протоке лодки идут в тайгу за клюквой, черемшой, дикой капустой.
Летит крохаль с длинным, зубастым, совсем не утиным носом, в полете — белобрюх, лапы — багровые. Мчатся маленькие нырки и рассыпаются по воде. Чайки кричат, как дети. Летят дикие голуби.
Уж вялится рыба: чебаки, щуки и разная мелочь — на шестах и прутиках, продетых под жабры.
Подул ветер. Волны пошли с Амура в протоку, бьют в берег, перехлестывают через лодки. Нагнало тучи. В лодках полно воды. На берег вытаскивают лодки, переворачивают, выливают из них воду. Бошняк заметил, что у молодых побегов ясеня острые верхушки черны, как наконечники червленой стали.
— Вон… Вон… — кричит Куйча.
Какой-то хищник с пегими крыльями поймал рыбу. Она забилась, вырвалась из клюва и упала. Он метнулся, норовя ухватить на лету. Но не удалось. Пролетел, зло крича, со стоном, виден был его горбатый нос и жесткие крылья с нежным изжелта-зеленым брюхом.
Бошняк сходил за ружьем. Низко летели гуси. Когда раздались выстрелы, гуси сбились, задние пошли быстрее, перегнали передних. В их вытянутых шеях — испуг. Один полетел обратно.
Семен принес сбитую птицу. У большого гуся оранжевые лапы и помутившиеся белесые зрачки. Поперек пепельно-серых крыльев коричневые полоски в красную крапинку.
Волна прибила к берегу огромного мертвого сома с выеденным брюхом.
— Шом погиб, — с сожалением сказал Парфентьев, — его выдра ела.
Река все прибывает. Надо оттаскивать лодки от воды. Семен смотрит на тальники. Вода пока еще не дошла до следов прошлогоднего наводнения.
— Пошлушай, Куйча, — говорит он, — а у ваш шамая большая прибыль, видно, бывает не вешной?
— Конечно! — ответил мангун. — Ведь по деревьям видно.
— Мешто удобное, а жатопляетшя, — сказал казак Бошняку. — Однако нельзя тут штроитьшя!
По слухам, на озере были высокие места. Куйча согласился проводничать за десять аршин китайки и за два топора.
Ранним утром подняли парус и пошли по протоке между ровных зеленевших берегов. Предстояло описать озеро Удыль со всеми впадающими в него речками и все осмотреть и промерить. Куйча не спрашивал, зачем допытываются, затопляет ли эти места вода. Ясно, что тут хотят поселиться. Он радовался этому, никто не будет стричь бальды и продавать юколу за соболей.
— А не нарушим мы, Семен, жизнь этих людей? — спросил Бошняк. — Не обидим их?
Семену и самому было жаль мангун. Построится завод, эллинги, нагонят сюда каторжных, кобылку, прощай все гиляцкое раздолье.
Бошняк замечал — казак умен, живой, все видит.
Николай Константинович все больше
В этот вечер, после промеров и черчения карт Бошняк ставил палатку, а Куйча с Семеном ловили неводком рыбу. Принесли сазанов, сома, косаток, верхоглядов, лещей.
— Тут не только шеткой, можно багром ташкать, — сказал Семен. — Рыба хорошая, не моршкая… А ветер дует в палатку, неверно поштавлена! — заметил он. — Придется перештавлять.
— Видел три выдры, — рассказывал Куйча.
— Не стреляли их? — спросил Бошняк.
— Нет! Нам не надо сейчас.
— Прыгает, как колонок, — рассказывал Семен, — ижвиваетшя, как жмея. Ножки короткие. Животом так и борождит. Жрет рыбу.
— Она зимой живет подо льдом, где пустота, — объяснял Куйча, — на пропаринах. Есть теплые места на речках. У нас живет черная птичка — ойфо. Выдра налима любит, саму рыбу не кушает, а выгрызает из нее максу. Сейчас у нее шкура худая.
— А как выдра плодится у вас?
— Два-три детеныша, — отвечал Куйча. — Маньчжурам на курмы [16] хватит.
— Это я видел, у них хохотунчики иж выдры, — сказал Парфентьев.
Глава шестнадцатая
ОГОРОДЫ
На Петровской косе весна наступала медленно. Начался июнь, а в море все еще льды. Залив скован почерневшим льдом. Местами на нем синие озера.
Около шлюпочного сарая, на стапеле, строится палубное суденышко. Бимсы [17] скреплены со шпангоутом [18] , и весь ботик кажется издали скелетом кита с белыми ребрами, которого прибуксировали и ободрали на косе.
16
Курма — куртка.
17
Бимсы — подпалубные поперечные связи судна, служащие основанием для палубного настила.
18
Шпангоут — поперечная связь бортового перекрытия корабля, к которой крепится обшивка.
На море лед разбило, ветер и течение гоняют его мимо кошки то в одну, то в другую сторону. Там, где нет льда, видны черные в тени головы сивучей и их туши, стоймя вытянутые из воды чуть ли не на треть. Кажется, что по всему морю вылезли монахи в капюшонах и молятся, обращаясь к небу.
Снова приехал Березин. Доложил, что доставил продовольствие Чихачеву, привез от него письмо, новые карты. Березин вымылся в бане, напился пьян и после этого пришел к Невельскому и стал уверять, что всю дорогу не пил, а теперь решил отвести душу и просит простить, но сказал, что в Николаевске будет бунт и хваленый Шестаков на самом деле не образец матроса, а прохвост. А матросы там в сговоре с маньчжурами и гиляками перейдут на службу в гвардию богдыхана, о чем тот им писал лично.