Война за океан (др. изд.)
Шрифт:
— Слушаюсь, ваше превосходительство. Но как я объясню это Невельскому?
— А вот слушайте меня дальше, я уж знаю, как вы объясните. Как в прошлом году «Оливуца» чуть не села на мель на баре, то мы про то можем сказать, что она подверглась опасности. Так объясните: раз она подверглась, то подойти я не имею права, а выгрузку на рейде произведем, но силами Петровского зимовья! У них для этого есть гребные суда, баркас Геннадий Иванович у вас отнял в прошлом году.
— Да, он взял у нас баркас с обещанием вернуть.
— Боже мой! Ох, не вовремя затеяли всю эту канитель с Амуром! Амур режет и душит меня, и я не могу здесь служить со всеми этими заботами. Невельской все суда обчистил. Это же настоящий пират!
— А если там война?
— Боже мой, с кем там может быть война?
— С гиляками или с маньчжурами. В прошлом году, когда мы были там, гиляки волновались.
— Там — я вам прямо скажу — нет ничего подобного! А если есть война, то только у капитана с молодой бабой в теплой избе!
— Ну если…
— Ну уж если, то тогда нет иного от меня приказания, как защищать всеми средствами Петровское зимовье и действовать с его гарнизоном заодно, до последней капли крови исполняя долг свой перед престолом и отечеством. И тогда посылайте команду на берег с ружьями… И подчиняйтесь старшему по чину.
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
— Невельской поймет, почему я вам дал такой приказ. Я губернатор! Фантазиям верить не могу. Открытый им залив Счастья на самом деле есть залив несчастья, если в нем гибнут все суда и к нему нельзя подойти из-за мелей, как и к самому Невельскому из-за дурного характера, как к уросливому жеребцу. Вот поэтому он не может придраться, когда «Оливуца» станет от берега далеко. И он поймет, что не сможет захватить ее и не может отнять у вас гребные суда, а может только кусать локти. А чтобы он не покушался на ваши гребные средства, заявите, что вы требуете с него тот баркас, который он забрал с «Оливуцы» по доброте Сущева в прошлом году, а товары пусть он выгружает сам. Но на самом деле не забирайте у него баркас. Да он и не отдаст, это не такой человек. Пусть он увидит, что его повадки знают. Так вот: идите в Аян, берите груз и почту, какие приготовлены для Петровского зимовья Кашеваровым, не вдаваясь в подробности, что это за груз. И берите почту, если готова, оставляя все это на ответственности Кашеварова, немедля отправляйтесь в Петровское. И можете две недели исполнять приказания Невельского, однако не позже первого августа. Соблюдайте все, что я вам приказываю. А если из Петровского будет в Аян обратная почта, заберете ее и, подойдя на вид Аяна, отправите на шлюпке. И сразу сюда — на Камчатку. Чтобы быть тут пятнадцатого августа.
А если Невельской будет придираться, вы скажете, что потому не велено людям съезжать на берег, что есть подозрения, что в экипаже «Оливуцы» пять человек заболели французской болезнью и что мы заботимся о самом же Невельском и его экспедиции и потому зараженных людей, которые есть под подозрением, не пускаем на берег. А то, если увидит матросов, это такой человек, он их сразу схватит и заберет к себе в экспедицию, так как матросов ему надо и у него их нет. Завтра вы получите конверт с приказом и с богом отправляйтесь.
Екатерина Ивановна была довольна. Пришли французские журналы, «Отечественные записки», «Северная пчела», «Петербургские ведомости» сразу за полгода и куча писем от родных с разными новостями.
— А вот от графа Гейдена… — сказал муж.
Они вдвоем сидели за столом в большой комнате напротив друг друга.
Еще в прошлом году Невельской обращался к начальнику инспекторского департамента морского министерства всесильному графу Гейдену, который ведал всеми назначениями, повышениями и наградами. Он писал, что покорнейше просит за брата
— Какая радость! Колька будет с нами! Николенька! — в восторге воскликнула Екатерина Ивановна.
— Да, это очень хорошо… Будет у меня друг и товарищ! — Но глаза Невельского так и тянулись к письму. — Меня другое удивляет: как просто в Петербурге представляют все, что мы тут делаем. Ты не чувствуешь, что граф как бы спрашивает осторожно, не пора ли мне отсюда в Петербург? Бог знает! Не хочу быть излишне подозрительным, но при всей доброте графа и при том, что он брата Колю пришлет сюда, скажи помилуй, что же это за письмо! Что за намеки в нем читаются? Как он обращается ко мне, как будто здесь самое распроклятое богом захолустье, из которого каждый мечтает вырваться. Как это обидно! Ведь он тогда не отличает меня от всех приближенных к великому князю. Да понимает ли граф Гейден, при всем его расположении всегдашнем ко мне, зачем я тут и смею ли я исходить из личных соображений, надоело ли мне или не надоело…
Она тоже заметила, что как-то странно выражал граф свою милость к мужу… Неужели столь высокий и умный человек не представляет себе сути дела?
— «Отдохнуть в Петербурге»! Нет, тут не до отдыха… Кажется, плохой признак такие советы!
Невельской знал: Гейден свой человек с Врангелями и с Компанией. А казалось бы, сочувствовал… И так понимал все, что желает великий князь Константин! Невельской снова стал рыться в бумагах.
— Но самая поразительная новость в письме Николая Николаевича — ответ на все загадки. Муравьев сам возмущен петербургскими интригами, жалуется, что ему там вставляют палки в колеса. А верил в умиротворение по причине европейского спокойствия. А вот теперь пишет, что в самом лучшем случае сплав по Амуру придет к нам, вероятно, в пятьдесят третьем году.
Послушай, друг мой, как он объясняет это. «Я должен предупредить вас, что возмущение в Китайской империи продолжается [21] и распространяется, и, может быть, нынешняя династия не удержится, а потому неловко иметь вам людей далеко вверх по Амуру, а надобно, чтобы все они были ближе к морю, к Николаевскому посту». Вот в чем, оказывается, собака зарыта! Революция в Китае, как бы наши люди не насмотрелись да не набрались. Там везде и всюду, во всем политическая причина… Это не Николай Николаевич революции боится, а в Петербурге!
21
…возмущение в Китайской империи продолжается… — Речь идет о восстании тайпинов (1848–1864), китайских крестьян и городской бедноты, направленном против феодального гнета и власти иностранного капитала.
Утром Невельской опять пересматривал бумаги и реестры товаров, обсуждал с офицерами дела.
Нужных для торговли материй, сукна, моржового зуба, мамонтовой кости — всего, что просили привезти маньчжуры, нет. Правление Компании из Петербурга опять обращается не к Невельскому, а к Орлову, именуя его начальником экспедиции. Еще в одном письме извещают Орлова об отправке маленького парохода. А парохода нет… Требуют сообщить подробно, кому что из товаров продано, сколько, в рассрочку или в долг, по какой цене куплено, если мена, то как исчисляется стоимость мехов.