Война закончена. Но не для меня
Шрифт:
Впервые у меня с солдатами произошла такая серьезная размолвка. Но я не думал о том, как мы потом будем мириться, если, конечно, выживем. Мы ссорились не раз. И даже били друг другу морды. Но никогда не предавали друг друга, потому душевные раны были легче, чем физические, и заживали быстро. У меня сейчас не выходил из головы этот поганый склад с наркотой. Он для меня был как заноза под ногтем! Я должен был во что бы то ни стало сжечь его и при этом не сыграть по сценарию Фролова!
Доверить лейтенанта моим взбешенным парням я не рискнул и потому приказал Остапу и Смоле вырыть могилу во дворе, а сам остался охранять Дэвида.
Надо было торопиться. С минуты на минуту к горящему вертолету должна была прибыть поисково-спасательная группа. Прежде чем опустить Удалого в яму, я снял с него куртку. Опережая недоуменный вопрос, ответил:
– Не хочу, чтобы он остался в американской форме. Он все-таки русский солдат.
И сам положил Удалого в могилу. Накрыл его лицо куском ткани и кинул горсть земли. Остап не скрывал слез. Смола сквозь зубы бормотал:
– Все равно ему не жить… Все равно я ему кишки выпущу…
Мы закопали Удалого и дали очередь из всех стволов. Смола, возвращаясь в сарай, как бы нечаянно толкнул меня плечом. Я сделал вид, что не заметил этого.
– Не сейчас, так чуть позже, – выдавил из себя Смола, обернув ко мне черное от копоти и ненависти лицо. – Или я, или он. Нам двоим на земле не жить. Запомни это, командир…
Остап, выпуская пар, вышиб ногой оконную раму и, подчеркнуто не желая выходить через одну дверь с Дэвидом, выбрался наружу через проем. Смола действовал более целенаправленно и перед тем, как выйти из сарая, сильно ударил локтем лейтенанта в лицо. Пока он упивался своей местью, а Дэвид бесшумно корчился, я успел незаметно распороть подкладку куртки Удалого и выковырять оттуда жетон.
Мы бежали друг за другом в ночи, взвинченные до предела, ненавидящие всё и вся. Первым – Дэвид. За ним, прикрывая его спину, я. Остап и Смола гремели ботинками на небольшом отрыве от нас. Дэвид часто оборачивался, и я видел его мертвенно-бледное, залитое лунным светом лицо.
– Эндрю… – часто дыша, шептал он. – У меня есть шанс остаться живым, если я приведу вас к складу? Это очень важно… Мне надо успеть написать письмо…
Я не отвечал, сплевывал тягуче-кровавой слюной.
Наш бег внезапно прервал очередной звонок смартфона. Гаджетом теперь распоряжался Остап, и он тотчас извлек его из нагрудного кармана.
– Не отвечай, – сказал я, но уже без всякой надежды, что этот приказ будет выполнен.
– Извини, командир, – ответил Остап, глядя на светящийся теплым светом дисплей, отчего его лицо исказили тени, и солдат стал неузнаваемым. – Как бы мы плохо ни относились к Фролову, он пока еще ни в чем не виноват…
И нажал кнопку приема вызова.
– Алло… – произнес он в трубку. – Нет, это не майор… Почему так долго не отвечали? Да потому что деньги на симке закончились. Пока в Кабул сбегали, пока подкинули, пока туда-сюда…
Он надолго замолчал, напряженно вслушиваясь. Мы стояли вокруг него, все еще не в силах унять тяжелое дыхание.
– Так и передать? – уточнил Остап, и мне показалось, что в его голосе появились холодные мстительные нотки. Он как-то странно взглянул на меня и медленно, словно не был уверен, что делает правильно, протянул смартфон мне.
– Командир, Фролов говорит, что… в общем… Ну, лучше сам у него спроси!
Меня редко подводила интуиция. Сейчас я совершенно отчетливо ощутил страх. Гадкий, холодный до дрожи, давящий сердце страх.
– Слушаю, – сказал я, прижимая трубку к уху, и даже дышать перестал.
– Майор, – негромко, устало, с отдышкой произнес Фролов. – Я не буду отчитывать тебя за то, что ты практически сорвал операцию. Разговор у нас с тобой будет короткий. В течение двадцати минут я должен получить от тебя видеоролик. Номер телефона получишь по SMS.
– Какой еще видеоролик? – насторожился я.
– Как вы отрезаете голову американскому лейтенанту. И закапываете его в землю.
– Фролов, – произнес я, чувствуя, как во рту немеет язык. – Я ВГИК не заканчивал. И мясником не работал…
– В противном случае, – перебил меня Фролов, – я пришлю тебе свой ролик про отрезание головы. А для начала прими фотографию…
Я уже все понял. Я уже знал, что случилось, я знал, как это страшно, и знал, что выхода у меня не осталось.
Телефон пискнул, извещая о получении изображения. Я поднес дисплей к глазам. Снято было в нижней столовой нашей дачи. На заднем плане – оцилиндрованные бревна, между которыми проложена крупной вязки льняная веревка. На стене висят деревянные черпаки, сковороды и ендовы. Виден край кухонного стола и плита. На плите стоит чугунок, в нем – половник.
А на переднем плане, посреди комнаты, сидит на стуле Мила. Руки ее заведены за спину, вероятно, связаны. Рот заклеен скотчем. Волосы взлохмачены. На щеке – кровавый подтек.
– На, – сказал я, протягивая смартфон Остапу. – Мне это не интересно.
Остап долго смотрел на дисплей, не веря своим глазам. Затем к нему подошел Смола и заглянул через его плечо.
– Командир, – едва произнес Смола. – Клянусь своим стволом, это твоя жена…
– Да, – согласился я. – Я тоже ее узнал… Ну что, передохнули? Пора двигаться дальше!
ГЛАВА 30
Никто, тем не менее, не шелохнулся. Я чувствовал, как вокруг меня нарастает энергетика тупого, отчаянного протеста и возмущения. Что в этот момент подумали обо мне мои верные, мои родные, мои дорогие бойцы? Что их командир окончательно спятил. Что он безропотно отдает свою жену на мученическую смерть. Что он полнейшая сволочь, дрянь, фашист и подонок.
Да, я дрянь. Самый мой главный грех в том, что я позволил бойцам усомниться в главном: в неугасаемой справедливости и чести тех генералов, которые отправили нас на задание. Генерал для солдата – это наместник Родины в воинской части. Что же Родина так опаскудилась? Что ж она, сука, докатилась до таких мерзких приемов? Как же могла избить, связать и приговорить к смерти безвинную женщину, чтобы шантажом принудить меня совершить величайшую глупость?