Война. Krieg. 1941—1945. Произведения русских и немецких писателей
Шрифт:
Капитан не сделал того, чего они от него ждали. Он не стал описывать в подробностях события на борту, ограничился ответами на вопросы. Говорил медленно, обращаясь не столько к лощеному офицеру с орденом, сколько к протоколисту, на чьей физиономии застыло изумленное выражение.
«Скажите, какой вы получили приказ».
«Курляндия. Мы должны были идти на Либау в Курляндии».
«С каким заданием?»
«Забрать раненых».
«Забрать?»
«И вывезти. В Киль».
«Команда знала содержание приказа?»
«Как только вышли в море, я о нем сообщил».
«Значит, команде приказ
«Так точно».
«Каким курсом вы хотели идти?»
«На северо-восток вдоль шведских территориальных вод. Потом повернуть на юго-восток».
«Ваши люди знали, что в Курляндии еще идут бои? Что целая армия, хоть и попавшая в окружение, оказывает героическое сопротивление?»
«Большинство знало».
«Значит, они знали, что ваши товарищи по оружию нуждаются в помощи?»
«МХ-12 имел задание забрать раненых».
«Раненых, да, раненых товарищей, которые уже много дней лежат на Куршской косе. И ждут. Ждут вашего транспорта, который доставил бы их на родину».
«Это было известно».
«Так, известно. И тем не менее команда оказала неповиновение. Зная, что стояло на кону, она не подчинилась приказу. Из трусости».
«Это не было трусостью».
«Нет? А что это было?»
«Я два года служу капитаном на МХ-12. Я знаю этих людей. Это не было трусостью».
«Тогда скажите нам, почему команда угрожала капитану. Почему он был отстранен…»
«Риск. Наверное, они слишком высоко оценили риск».
«Вы разделяли это мнение?»
«Нет».
«Оценивать риск операции — дело командира. Он несет ответственность. В этом вы со мной согласны?»
«Так точно».
И вдруг, когда защитник попросил его описать события на мостике, капитан посмотрел в нашу сторону. Его взгляд миновал нас и задержался на штурмане, надолго; казалось, они переговариваются взглядами, не жестко и не укоризненно, скорее недоуменно. И на требование защитника описать события на мостике с его точки зрения капитан сначала упомянул о распространении слухов о близком окончании войны, о настроении, которое породили эти слухи — уже во время стоянки в порту, но подчеркнул, что на борту не было никаких нарушений дисциплины. Мы держали курс согласно приказу, сказал он, команда вела себя достойно во время одной спасательной акции и воздушного налета; незадолго до смены вахты капитанский мостик был захвачен; люди были вооружены, они потребовали прервать поход и идти на Киль; им было отказано; штурман Хаймсон отстранил капитана от командования; он взял на себя командование на борту; капитан и старпом были арестованы.
«Господин капитан-лейтенант, — спросил защитник, — знала ли команда, что была подписана частичная капитуляция?»
«Так точно», — сказал капитан.
«Когда она узнала об этом?»
«Примерно через десять часов после выхода в море».
«Это вы сообщили о капитуляции?»
«Нет».
«Но вы говорили об этом с отдельными членами команды?»
«Так точно».
«С кем?»
«Со штурманом Хаймсоном».
«В каком смысле? Можете вспомнить?»
«Мы говорили об условиях капитуляции».
«Об условиях… Вам известно, что одним из условий капитуляции является перемирие?»
«Так точно».
«Вы намеревались соблюсти это условие?»
«Полагаю, да».
«Даже в случае, если бы подверглись нападению? Если бы советские самолеты атаковали МХ-12?»
«Не
«Но чтобы выполнить условия капитуляции, вам бы пришлось отказаться от всякого сопротивления. Кстати, еще одним условием было прекращение всех операций».
«Я получал приказы от командования дивизионом».
«Это значит, что вы бы в любом случае выполнили его задания? Даже если при этом были бы нарушены условия капитуляции?»
«Нужно же чего-то держаться».
«Господин капитан-лейтенант, как хорошо вы знаете вашу команду?»
«Большинство людей уже были на борту, когда МХ-12 базировался в Норвегии».
«Значит ли это, что вы были готовы положиться на ваших людей?»
«Так точно».
«В любой ситуации?»
«В любой ситуации».
«Вы когда-нибудь думали о том, что вас могут отстранить от командования?»
«Нет… нет».
«Как, по-вашему, это могло произойти? Что к этому привело?»
«Я уже говорил: риск. Большинству он казался слишком высоким. Они считали, что у МХ-12 нет ни единого шанса пробиться в Курляндию».
«Возможно ли, что на поведение команды повлияло известие о капитуляции?»
«Безусловно».
«В этом у вас нет сомнений?»
«Никаких».
«Другими словами: допускаете ли вы, что команда исполнила бы ваш приказ, не получи она известия о капитуляции?»
«Мы осуществили много операций, в том числе трудных».
«Отвечайте на мой вопрос».
«Я полагаю, если бы не капитуляция, МХ-12 шел бы теперь курсом на Либау».
Они устроили перерыв. Сидевшие за столом удалились, а капитану и старпому предоставили на выбор: выйти из помещения или остаться, но оба остались. Они сблизили головы и о чем-то перешептывались, да и мы настроились на шепот — после мгновений напряженного ожидания, когда, предоставленные самим себе, мы смотрели на ту сторону стола, словно теперь там скажут нечто важное. Но оттуда не раздалось ни слова, ни окрика, ни обвинения; так мы и сидели напротив друг друга и упорно молчали, но в конце концов повернулись к сидевшим рядом, чтобы послушать их советы или тихо поделиться собственными полезными соображениями. Только пиротехник не перешел на шепот, он не обращал внимания на часовых у дверей, пусть, дескать, каждый слышит, что он не признаёт этого военного суда, — он называл его позорным судилищем, ведь война кончилась и нас можно было судить, если уж судить, только именем английского короля. И, возможно, потому, что никто из нас ему не возразил, он, как только суд вернулся, попросил слова. Ему разрешили сделать заявление, слушали неохотно, удивленно, и в какой-то момент показалось, что судья хочет лишить его слова, но он все-таки дал пиротехнику выговориться, а потом саркастически заметил: я был бы весьма удивлен, если бы человек с вашим прошлым не усомнился в правомочности суда.
Свет мигал, несколько раз через короткие промежутки времени отключался. В темноте я массировал виски и прижимал к глазу носовой платок: он был еще немного влажным, и это приносило облегчение. Каждый раз, когда выключался свет, я чувствовал на плече прикосновение руки, руки штурмана, стоявшего рядом со мной и отвечавшего на вопросы лощеного офицера, монотонно и с расстановкой, иногда покаянно. Так точно, часто говорил он, признаю, так точно.
«Это бунт, — сказал офицер. — Общее неповиновение в открытом море — это бунт. Вам известно, что за это бывает?»