Война
Шрифт:
Ее разрывали на части и страх, и любопытство, и необходимость присматривать за умными, послушными, но очень любопытными девочками, которые не желали все свое первое путешествие провести за опущенными занавесками, а на остановках безвылазно сидеть в гостиничной комнате.
И самой Истэ было интересно, изменилось ли что? Смотрела, напряженно вглядывалась в новые лица, будто бы невзначай собирала новости, стараясь не привлечь лишнего внимания — в самом деле, с чего бы не слишком богатой гостье спрашивать о высших домах? Но о них и мало что знали тут, в дальнем округе.
— Мама,
Будто очнулась, глянула во встревоженные темные глаза: младшая из дочек, Илин. И в полумраке повозки отличала, не спутала бы ее с Айлин, а ведь даже отец их порой…
Ахнула, схватилась за сердце, огляделась испуганно, словно сонный кошмар вцепился когтями — что я тут делаю, зачем еду на верную смерть, на позор семьи, и еще везу дочерей?!
…И сама не заметила, как снова забылась, словно давно все решила, почему и зачем. А ведь ничего не решала — будто лист сорвало ветром и понесло…
С детства она росла наособицу. Младшая, единственная выжившая дочь помимо троих сыновей. Не всегда родители рады появлению на свет девочки, но о ней, Истэ, просто мечтали. Потому и замуж не отдавали столь долго, не желали расставаться, продолжали баловать и искали подходящую партию. Жениха нашли — лучше и быть не может.
Даже тогда она могла отказаться, но соблазнилась грядущим блеском…
Той юной гордячки нет давно, ее место заняла женщина, счастливая куда меньшим, если подходить со старыми мерками.
Только вот как ни любили ее родные в прошлом, урона чести семьи не простят. Кому она могла бы довериться? Пожалуй, в первую очередь среднему брату, Оюми.
…Он, немного неуклюжий, неловкий, чрезмерно увлекался поэзией, и зачитывал ей вслух куски любимых произведений. Когда-то, века назад, в родительском доме, Истэ посмеивалась над ним, говоря, что жить надо реальностью, а не красивыми словами, и уж она-то своего не упустит, увлеченная проплывающими мимо облаками…
И впрямь не упустила сперва. А потом со звоном и грохотом выбросила.
Никогда не любила Тагари, никогда его женой быть не хотела, но согласилась. И впрямь настолько глупой была, лестным казалось такое-то положение? Или все же чем-то привлек сам по себе? Теперь уж и не вспомнить, память любит обманывать, давая людям выставить себя в лучшем свете.
Истэ раньше превосходно умела владеть лицом, ей это не раз пригодилось: и когда она честно играла роль всем довольной жены, и когда уже замышляла побег. Но сейчас, привыкнув к размеренной жизни с любимым человеком, она боялась, что потеряла искусство обманывать. И того боялась, что перестала себя понимать: всегда была отважной, но сейчас, возвращаясь, поступала не отважно, а глупо, только вот не могла остановиться, словно чужая воля вела.
А тут, на родной земле, и не изменилось ничего — те же дороги, которыми покидала Хинаи, те же мосты, и стражники возле самых крупных из них в своей коричневой форметорчат, как унылые совы. И по обочинам дорог стены деревьев, словно северные леса с трудом согласились хоть так делить свою землю с людьми.
Да, похож путь, хоть покинула Тагари осенью, а сейчас повсюду лежит неглубокий снег. Возле «их» скалы его еще меньше, в Окаэре темплле; а тут девочки норовят поваляться на мягком белом ложе, падают, руки раскинув, в ямки, туда, где намело побольше, оставляют отпечаток тела. И он, не белый уже, сине-голубой, долго еще помнит чужое прикосновение.
— Куда держите путь? — спросил у развилка дороги — направо один округ, прямо другой — высоченный стражник. Со скукой спросил, видно, что мирные путешественники, не разбойники, не торговцы.
— Госпожа?! — встрепенулся весь, когда Истэ выглянула из-за плеча возницы. Ой, Заступница, это ж…
Был у ее отца конюх, а у того сын, не хотел оставаться при доме, все мечтал в земельные податься. Нипочем не узнала бы, если б не рост и не странные брови — одной чертой.
— Мы незнакомы, — сказала Истэ, и поразилась, как уверенно голос звучит. Ровно, и самую чуточку удивленно, будто спрашивает. Так и надо, резкое отрицание больше внимания привлечет.
— А вы разве… Кхм, — прокашлялся он, — А куда и к кому едете?
— С дочерьми к мужу.
— С дочерьми? — заглянул в повозку, смутился, когда девочки заулыбались ему.
— Не страшно детей по холоду везти?
— Они любят зиму, — улыбнулась Истэ, на сей раз искренне. Это, видно, решило дело. Стражник потерял к ней интерес.
— Ну, раз так, проезжайте.
Четверть часа, не меньше — уже и пост дорожный скрылся, и снег мелкий посыпал, скрывая следы колес, а Истэ сама теперь сидела у приоткрытого полога, все вертела головой, разглядывая себя в серебряном зеркале, сохраненном от прошлой жизни. Так опасалась, что узнают, а тут обида взяла. Благодарность Заступнице мешалась с опасливым недоумением. Неужто все-таки постарела? Даже как следует не расспросил…
**
Если путь к Трем Дочерям оказался тревожным и долгим, обратный вышел спокойным, но и вовсе бесконечным. Надо было вернуться как можно быстрее, но Лиани понимал, что три или четыре дня ничего не решат уже. Больше не менял лошадей, оставил ту, на которой увез Нээле из хижины лесорубов. И благодарность к своему скакуну чувствовал, да и деньги грозили закончиться. А раз лошадь одна, заботиться о ней приходилось куда серьезней.
Горы вокруг не кончались, сизые, затянутые пасмурной дымкой: солнце пряталось в ней. Порой сомневался, может, сам он никуда и не движется? Но то деревушка, то столб-указатель, то мостик из щербатых камней говорили — нет, дорога несет его и коня, как ей положено.
Деревушек он насмотрелся в пути. Летом они, верно, разные — где-то почти болото, и там мало что растет из-за сырости, а где-то, напротив, сушь и сплошные камни. Но сейчас все прикрывал снежок, мужчины и женщины кутались почти в одинаковые куртки на вате, и с опаской косились на любого приезжего. Хотя будь на Лиани прежняя форма, повязка со знаком — гораздо больше бы остерегались. А ведь земельная стража призвана крестьян защищать… и делает много для их спокойствия. Но не любят земельных. Грустно это как-то, неправильно.