Война
Шрифт:
Мы начали обходить окопы, проверяя как там бойцы. Встретили лейтенантов. Все они выжили и сейчас наводили порядок во взводах. Разобравшись с делами и отправив большинство солдат спать, самых крепких оставили в карауле, а мы, офицеры собрались в командирском блиндаже обсудить сегодняшнюю атаку.
— Кирюхин!
— Я здесь, командир Налбат.
Рядовой выскочил из-за занавески и преданно уставился на старшего лейтенанта.
— Организуй нам завтрак.
— Есть, — отдал солдат честь и убежал шаманить с печкой.
Я, лейтенанты и сам Налбат
Тишину своим голосом разорвал командир.
— У кого какие потери?
Лейтенанты стали отвечать.
— Нет. Два убитых, один ранен. Три убитых, два раненых. Один мертв, пятеро ранены.
— Выходит с теми, кого нам не удалось спасти в лазарете — одиннадцать убитых и девять раненых.
Из-за занавески показался Кирюхин с подносом в руках. Расставив перед нами тарелки с горячей кашей, хлеб и чай с сушкой, он оставил нас одних.
— Англичане как с цепи сорвались. Каждый день по две-три атаки. Так у них скоро все воиска закончатся, — сказал нам лейтенант Стародуб. Ему ответил Купельманн.
— Пытаются оттянуть момент нашего контрнаступления, план которого почти готов. Откусили кусок который не могут удержать, вот и дергаются не зная как поступить.
— Твари вонючие.
До нас доходили слухи, что их лорды-волшебники делают с пленниками.
В блиндаже зазвенел телефон. Трубку взял связист. Мы прислушались.
— Да. Так точно. Есть, — коротко отвечал он. Повесив трубку, связист подошел к нам и доложил. — Командир. Вас ждут в штабе батальона к двенадцати часам дня. Общее совещание.
Налбат кивнул, и связист вернулся за свой стол.
— Вот и дождались, — лейтенант Стряпченко перекрестился. — Общее наступление.
После завтрака лейтенанты разошлись по своим взводам, а меня командир взял с собой. На командной машине, спрятанной в специальном блиндаже для автотранспорта, мы выехали в сторону штаба батальона. Автомобилем был УАЗ. За руль сел сам Налбат.
Дождь прекратил лить, и из-за туч выглянуло солнышко.
— Пока я буду в штабе, сходи, получи почту на роту и на склады к прапорщикам загляни. У нас патроны заканчиваются, а они там не торопятся. Если протрубят наступление, нам и воевать будет нечем.
— Понял.
За месяц наши отношения с командиром претерпели изменения. Я лучше его узнал, он лучше узнал меня. Язвительный, жесткий, нетерпимый по многим вопросам, он был хорошим учителем.
Дорога позади фронта петляла. На перекрестках были установлены ежи и бетонные блокпосты через каждые пять километров. Приходилось часто останавливаться.
На обочинах догорала сожженная после удара с воздуха техника. КрАЗы, танки, самолеты, что упали на нашей стороне. Как отечественные Туполев и Сухой, так и чужие, английские «Тайфуны», пытавшиеся прорваться к дирижаблям. Солдаты под командованием офицеров тушили их и пытались найти выживших среди обломков.
Мы подъехали к месту. Вот он подземный штаб второго батальона.
Припарковавшись, я пристроился в конец очереди на выдачу почты. Рука сама отдала честь капитану, что стоял впереди меня.
— Следующий.
На выдаче стоял солдат в звании ефрейтора. Я предъявил ему свой военный билет.
— Почта для пятой роты.
Ефрейтор полуобернулся назад и закричал во всю глотку кому-то в глубинах склада — ПЯТАЯ РОТА!
Мешок с письмами принесли через две минуты.
Зашел я и к прапорщикам с вопросом о боекомплекте для роты. Там меня заверили, что вышла накладка и машина с патронами для автоматов и пулеметов подъедет после обеда. Так что я сел в УАЗ, подъехал к штабу батальона и стал ждать Налбата, от нечего делать, перебирая письма в мешке. Как ни странно, нашел я почту и для себя. Два письма. Оба из Москвы со штампами канцелярии Императора. Одно за двадцатое число октября, а другое за двадцать седьмое.
Вскрыв письмо, я стал читать. Настроение испортилось с первых строчек. Второе письмо, испортило мне его еще больше. Ну и новости. Я присвистнул, покачав головой.
Дверь в машину открылась, и внутрь залез комроты.
— Чего как в воду опущенный? — Спросил он меня, заметив вскрытые конверты, лежавшие у меня на коленях.
— Дед умер во сне.
— Сочувствую, — сказал он. — А во втором письме что?
— Второе — это оповещение о еще одной смерти родственника. Через неделю после деда, умер дядя Иван. Старший сын Тимофея Митрофановича. Он был наследником фамилии.
Налбат долго молчал, прежде чем что-то сказать.
— Даже если там что-то нечисто, канцелярия не будет вмешиваться. Это внутренние дела семьи.
Я поморщился. Все прекрасно понимаю.
— Я расстроился не из-за этих смертей.
Налбат удивился.
— А из-за чего тогда?
— Из-за мачехи, Людмилы и тех людях, что служат нашей семье. Раньше ее хоть как то сдерживал дед и дядя Иван, сейчас же, — я с горечью покачал головой, — боюсь даже представить, какой ужас творится в семейном поместье в Москве. Людей жалко.
Налбат кивнул и завел двигатель. Мы возвращались в роту.
* * *
Старое, еще помнящее первых Смирновых своей фамилии деревянное поместье, молчало. Оно видело все, но сказать не могло ничего. Чего тут только не случалось. Пожары, братоубийство, измены, оно повидало многое, но сегодня, впервые за всю историю рода, во главе стола в кабинете главы дома сел не мужчина, что официально возглавил ослабший род, а женщина.
Средний сын старого патриарха рода отказался от места в пользу младшего брата, отца Семена — Андрея. Официально это он возглавил род, но в кругу семьи, не оповещая посторонних, вся власть перешла в руки Людмилы Ильиничны, его жены.