Война
Шрифт:
То, что Ксения уехала молиться в Троице-Сергееву лавру, а детей оставила в Москве, было доподлинно известно. И теперь тот, кто был информатором Шеина и доложил об этом самом «доподлинно», сбежал. Такие вести принёс один из телохранителей императора, которого, как считал Шеин, удалось подкупить и вообще переманить на свою сторону.
И вот они совпадения, которые говорят, что Шеин ошибся и пригрел человека из Тайного Приказа: перед началом штурма царского дворца на Воробьёвых горах Михал Коласовский, тот самый телохранитель русского царя, но поляк по этнической принадлежности, сбежал. А ещё, когда Шеин дал Коласовскому немало серебра, рассчитывая на то, что у молодого человека случится помутнение рассудка от больших денег, Михал не купил себе ничего
В голове человека эпохи просто не укладывалось, что император может участвовать хоть в каких операциях. То есть царь едет специально куда-то, чтобы вывести Шеина на чистую воду? Всё это глупо, невозможно. Не может правитель так поступать, он же ЦАРЬ! Но всё говорило о том, что ловушка готовилась загодя, следовательно, император не может быть убитым, так как он знал, всё знал. Оставалась надежда лишь на то, что Захарий Ляпунов сыграл свою партию, переиграл царя, и Дмитрий всё же убит. Но надежда таяла с каждой минутой.
— Мы должны уходить, — сказал на польском языке бывший смоленский воевода. — Если поспешим, то можем иного достигнуть — отдать Смоленск Сигизмунду. Сесть в городе и готовиться к осаде.
Сержпутовский молчал. Он уже тоже понял, что кроме как ещё пролить немного москальской крови, его отряд и русские предатели ничего не добьются. А промедление смерти подобно. Бежать, но в Речь Посполитую. Никакой Смоленск Сигизмунд брать не будет. Война с Россией Польше противопоказана. В нынешних условиях может случиться так, что такой страны просто не станет. А значит, нужно в дороге убить Шеина, и дело с концом. Он, шляхтич Сержпутовский — верный польский сармат, сделал своё дело — убил царя, устроил в Москве кровавую баню.
— Уходим, — сказал Сержпутовский и стал отдавать приказы.
Через полчаса отряд вышел на Владимирскую дорогу.
*…………..*…………..*
(интерлюдия)
Егор Игнатов, уже воевода, под командованием которого находится целый корпус из стрелков, артиллерии, конницы, розмыслов численностью до тридцати тысяч воинов, сегодня играл уже забытую роль. Он командовал всего полутысячей конных. Но чего только не сделаешь, когда тебя просит сам император.
Егор был одним из тех, кого посвятили в сущность предстоящей операции. И это взбудоражило сознание мужчины. Он был готов убивать, причём делал это хладнокровно, но врагов государства. А тут воевода Игнатов участвует в таком деле, где без крови обывателей не могло обойтись и не обошлось. Он, тот, кто защищает пахаря, торговца или мануфактурщика, бездействовал, когда в Москве зарделись огни пожаров, и когда беженцы рассказывали, что в столице начались практически уличные бои. Взбунтовались стрельцы. Вот их Егор готов был убивать, они предатели и смутьяны. Но многие москвичи, словно дети, они же ввяжутся в смертельные игры и многие полягут, может, и от клинка Егора. Долг он свой выполнит, он верит императору, но казачья вольная душа требует, чтобы всё было по справедливости, чтобы смерти людей имели перед собой сохранение ещё большего количества жизней. Хотя бы такое оправдание.
— Воевода, свет! — прокричал Глеб Сватов, личный помощник, можно сказать, ученик Егора.
— Чего орёшь, оглашенный? — спросил Игнатов и, улыбаясь, потёр ухо. — Раз с дерева светом мигают, след, кто-то едет. И нам нужно остановить супостата. А что мигают-то?
Глебка стал всматриваться в даль, где на взгорке, да ещё и на дереве был наблюдательный пункт. Это чуть дальше Владимирский тракт, словно цветок, распускается множеством дорог, а нынче только прямо к засаде.
— Конные до трёх сотен, спешат, оружные, — пересказал сообщение Глебка.
— Что делать нужно? — спросил Егор своего ученика.
— Стребуем, кабы остановились, коли… — начал отвечать Глебка.
— Дурень ты! Людей положишь. Кто ещё убегать из Москвы станет конным да оружным? Вот не будет на них опознавательных знаков, так стрелять всех, оставляя десяток для разговору, — сказал Егор, подавая знак связному.
Глеб Сватов был, как сказали бы в будущем, вундеркиндом.
Между тем, сотня воинов Игнатова, оставив коней в лесополосе, заняла позиции стрелков и изготовилась отстреливать идущих рысью оружных людей. Складки местности не давали шанса почти никакому отряду вырваться из засады. Нет, если бы тысячи две конных пытались прорваться, то, да, это у них вышло, пару сотен ушли бы, не больше. Но триста воинов? Без шансов.
Выехав на поляну, где дорога казалась ровной линией, уходящей в небо, всадник, шедший первым, остановился. Он будто почуял что-то неладное. Глебка достал было зрительную трубу, чтобы рассмотреть воинов, но получил болезненный толчок от своего главного командира.
— Блеснёшь стеклом, сам побежишь догонять ворога, — прошипел Игнатов.
— А то ворог? — спросил Глеб и осёкся, начав всматриваться своим зрением в начинающих вновь двигаться воинов.
Игнатов наставлял своего выученика примечать то, что не является очевидным, но из чего можно сделать важные выводы. Определить в приближающимся подразделении врага было возможно по целому ряду признаков. Можно начать рассуждение с того, что воины идут отрядом, именно что воинским построением. При этом в воинском русском Уставе походная колона должна состоять из трёх всадников в ряд, с обязательным авангардом и арьергардом. Расстояние в колоне относительно впередиидущих должно быть в двадцать шагов. Такие нормы вбиваются в подкорку головного мозга, и любой конный воин не может их не исполнять.
Ещё немаловажным признаком было то, что люди вооружены неуставным оружием. При этом в русских городах не разрешается передвигаться с ружьями и даже с пистолетами, следовательно, они уже злостные нарушители. А ещё упряжь коней, даже техника верховой езды у некоторых из отряда сильно разнилась с тем, как обычно в последние годы передвигается русский всадник. Всадник управляет одной рукой, горделиво подбоченившись второй верхней конечностью. Так обычно ездят поляки, реже казаки. И это были точно не казаки, у тех свои отличия.
— Неужто ты, Глебка, ляхов не рассмотрел? — сказал Егор, наблюдая за работой стрелков.
Игнатову не нужно было участвовать в командовании боем. У него немного воинов, но это были такие бойцы, каждый из которых стоит и десяти других, даже русских. Лучшие стрелки с лучшими командирами.
— Тыщь-ты-тыщь, — прозвучали выстрелы, почти сразу ещё и ещё.
Десяток стрелков из сотни использовал секретное оружие с казённым заряжанием и ударным механизмом.
Не усмотрели за Софией Браге, гениальной женщиной, которой дали в России раскрыться полностью и создать столько, что вряд ли имена рождённых в будущем Ньютона или Эйнштейна смогут звучать громче её имени. Браге создала бертолетову соль, ставшую солью Браге или просто «брагой». Весёлое «спасибо» должно прозвучать от потомков ещё и за тысячи шуток по этому поводу. Ну, а после был «изобретён» капсюль. София Браге умерла от цинги. Исследовательница скрывала болезнь, занималась химией и физикой, вкладывая в научную деятельность всю свою энергию женщины, не нашедшей себя в семейных отношениях. Муж её ушёл к русской девушке и нынче живёт и «припивает», причём не поёт, а чаще пьёт.