Война
Шрифт:
— Не смотри, государь, люто, не уйду я далече. За тобой пришёл… и за царицей, — было видно, что Матвей несколько растерялся. — За дверьми жду, но кабы скоро вышли. Люди прибывают под стены лавры, пора идти.
— Прост… Прости, владыка, я отмолю грех сей, — чуть заикаясь, сказала Ксения, не подымая своих чарующих карих глаз.
— Ты, дочь моя, согрешила лишь в том, что не уняла плоть свою, а поддалась под нажимом мужа своего. Но сказано «Жёны, повинуйтесь мужьям своим прилично в Господе». Так что грех сей на муже твоём, — сказал патриарх и вышел.
— Ну вот, ещё один грех на мне, — со вздохом огорчения
— Не убудет, — буркнула Ксения.
— Обряжайся, императрица, нас люди ждут! — сказал я, накидывая на себя рясу.
Начинался спектакль, но такой нужный.
Через два часа я, взяв с правой стороны руку наследника Ваньки, а левой рукой перехватив Ксению, выдвинулся из Троице-Сергеевой лавры. Меня встречала толпа людей, которые попадали на колени и плакали. Да, они рыдали, а кто-то рвал на себе рубаху. Меня такое поведение сперва даже пугало, оно казалось безумным. А что есть более страшное, чем безумная толпа? Но я также входил в кураж, в какое-то религиозное неистовство. Я верил в то, что прислан Богом в этот мир, что, раз до сих пор живу, то сделал или делаю то, что от меня ожидается. Рационализм, здравый рассудок, они убегали от меня, а я и не стремился догонять.
— Государь, поспешать нужно. Готовы телеги и карета. Всех людей посадим и быстрее доберёмся до Москвы. Коли идти станем, много времени потеряем, — настаивал Захарий Петрович Ляпунов.
Не сразу я прибёг к разуму, пришлось ещё десять вёрст пройти и сбить ноги в кровь, чтобы боль несколько погасила религиозный экстаз. Это был уже, наверное, десятый раз, когда Ляпунов взывал к логике и следованию плану.
Уже скоро мы расселись по каретам, а людей рассадили по телегам. Они дошли до лавры, когда прошёл слух сперва, что тут наследник, а после, что я чудесным образом выжил. Как бы не получилось, что меня обвинят в самозванстве, что тати всё-таки убили царя там, у Пскова. Хотя, вряд ли это будут делать. Я себя покажу, как и свою семью. Уже многие, даже обыватели, знают меня в лицо. Так что сомнений быть не должно. Я тот самый природный царь.
В нашей с Ксенией и Ваней карете соизволил поехать Матвей. Так, наверное, и правильно. Глава русской церкви — весомая фигура, и его слово многое значит. А ещё устроенные Крестные ходы, которые прошли через все важные улицы Москвы во время столичной смуты, сильно помогли в деле вразумления бунтующей паствы. Люди, опасаясь, чтобы священников не побили, особенно православных иностранцев, которых было немало, но о которых писали, что они важны для церкви, стали защищать святых отцов, и таких защитников становилось всё больше.
Перед въездом в Москву я увидел на кордонах, которые устроены были на дорогах, толпы людей. Их не пускали к лавре, обещая, что уже скоро сам император прибудет и покажется людям, что жив он. Потому за три версты до такого вот заслона для людей, которые своим счастьем могли меня на радостях и прибить, мы спешились. Пришлось подождать, пока конные и пешие телохранители возьмут меня и всю семью в кольцо. Ваня и Ксения оставались рядом, а также патриарх Матвей. А после, когда все приготовления были осуществлены, мы вышли.
И вновь стенания и плачь, вновь истерики и здравицы. Москвичи ликовали, а я шёл в потёртом монашеском одеянии, шёл к сцене, на которой стоило мне сыграть свою роль.
—
Приходилось озвучивать свою пламенную речь рваными фразами, так как людей собралось уже не менее десяти тысяч, и слышать меня могли только ближайшие. Потому нашлись крикуны, которые, услышав фразу, выкрикивали её дальше, чтобы все люди поняли, что говорит император, то есть я.
— Что же вы, православные, шёпоту Лукавого поверили? Кто сказал, что я убит? Как поверили вы в это? Почему не пришли к сыну моему, к наследнику, спросить? Стали бить людей. Лях али иной немец, коли работает в России, то наш он, русский. И мы должны убедить принять православие, но не силой, а душой, — продолжал я.
Постепенно речь дошла до патриотичных воззваний, которые сегодня звучали менее пафосно, а даже правильно, уместно.
— В монастырь желаю уйти. Народ, коему я отцом был, неблагодарным сказался, — начиналась манипуляция людским сознанием.
— Прости нас, царь-надёжа, — посыпалась мольба.
Люди плакали. Я сам ощущал их страх, что мои подданные боятся остаться без царя. Я выждал минут десять стенаний и поддался на просьбы людей, сжалился.
— Для вас и для России живу, Богом направляемый, и верить вы должны: что бы ни случилось, всё ведет Отечество наше к лучшему, — сказал я, а к сцене уже поднесли царские регалии.
Меня облачили в царское платье под счастливые крики людей. А после сцена была поднята, и я, уже восседающий на ней на троне, а рядом сидели императрица с сыном, словно летел на Лобное место.
Скоро мы там и оказались, и тут толпы людей стояли на коленях и рыдали. Из Кремля вынесли тело Козьмы Минича Минина, и я склонился над старым другом, искренне пустив слезу.
— Прости, Козьма, начудил, видать, я, — прошептал я и встал решительно, излучая гнев свой.
Народ замолк, установилась тишина, и даже тот, кто плакал или смеялся, смог затушить в себе эмоции и замолчать.
— Не ищите виновных. Буду разбираться самолично и скажу, кто прислал людей, дабы смутить умы ваши и обмануть, что я преставился. Есть предатели, бунтовщики, ещё не со всеми покончено, но я запрещаю вам более вмешиваться. Есть войска, это их забота. Я опосля скажу, кто заплатил за смуту в Москве, — сказал я и резко, насколько позволяли тяжёлые царские одежды, развернулся и пошёл прочь.
Следом направились Ксения и Ваня.
— Скопина и Пожарского ко мне! — приказал я.
Уже была связь с ними, но оба боярина либо боялись предстать передо мной, либо действительно были заняты. Бунтовщики из состава стрельцов заняли три усадьбы в южной части Москвы и пытались отстреливаться. Кроме того, все воинские части, которые не были задействованы с осаде стрельцов и патрулировании улиц, занимались тушением пожаров. Нужно было эту работу координировать.
Слава Богу, что я настаивал на том, чтобы повсеместно были противопожарные места. Колодцы со специальным насосом, который качался сразу четырьмя людьми, а также песок, топор и багор — всё это было в каждом квартале. Учитывая, что было запрещено строить дома, в которых минимум первый этаж не был бы каменным, мощнейшего пожара удалось избежать. Иначе точно Москва сгорела бы дотла.