Воздушный колодец
Шрифт:
Климов выставил ладонь перед собой: не торопись, дорогой.
— Изряднова опознала Костыгина по фотографии как «жениха». Правда, оговорилась, что тогда он показался ей более привлекательным и что у него были черные очки.
— Ну вот! — Гульнов обрадованно встрепенулся, глянул на Тимонина. — Что я говорил? В модной оправе «Джимми».
— Да, — подтвердил Климов. — Изряднова тоже указала эту модель.
— Надо же, какая точность! — закинул руки за спинку стула Тимонин и стал похож на Буратино, которого схватил за шиворот зловещий Карабас. — Вещизм проник во все ячейки общества.
— Таков дух времени, — назидательно-гнусавым голосом съязвил Андрей.
— Вот, вот, — подыграл ему Климов и подчеркнул, что последние дни Комарницкая, судя по дневнику, жила в каком-то возвышенно-чувственном сне. Реальность ее не интересовала.
— В таком состоянии люди инстинктивно тянутся к прагматикам, — Тимонин перевел руки за голову и сцепил пальцы. — Но что интересно: характер их при этом не меняется.
Гульнов оторвал свою многодумную голову от подпиравшего ее кулака, и стул под ним жалобно скрипнул.
— Эх! — сказал он с чувством человека, третьи сутки «загорающего» в аэропорту. — Хорошо сидим!
Климов это знал и без него. Преследовать убийцу следует активно, опережая, перекрывая ему пути отхода, а не чесать затылок перед камнем с ветхозаветной скрижалью: «Налево пойдешь…»
— Да уж куда лучше, — выдавил из себя Тимонин, все еще продолжавший держать руки на затылке. — Три ловушки, одна мышь…
— Которая прошла ликбез.
— И попадаться не желает.
«Это хорошо, что они юморят, — подумал Климов. — Пафос мешает мыслить».
— Какие будут дополнения по плану, предложения?
Он пока не знал, в какую сторону податься.
— Зажжем свои потухшие трубки, — расцепил пальцы Тимонин и полез в нагрудный карман за сигаретой. Выудив ее из пачки, он нарочито медленно помял ее, понюхал, насладился ароматом табака, вальяжно задымил. — Пора воскурить фимиам великому искусству сыска: идти сюда и стоять там.
Было видно, что ему хотелось помолчать, подумать. Не спешить.
— Надо ехать в Усть-Лабинск! — с жаром сказал Гульнов. — Мамаша там.
— Яблочко от яблоньки?..
— Ну, пусть не так…
Тимонин курил и не вмешивался в разговор
Климов кивнул: поезжай.
— Выписывай командировку и один не возвращайся. Встретишься с родителями Комарницкой. Телеграмму им я уже дал. Попроси у них открытки, письма…
— Вряд ли, — неожиданно перебил его Тимонин, нынче в семьях письма не хранят. Эпоха культа отучила. Лишние свидетельства против родных. Прочли и разорвали.
— Но Комарницкая хранила, — возразил Климов. — Даже дневник вела.
— Ага, — свертывая бумажный кулек для пепла, буркнул Тимонин. — Может, потому ее и грохнули.
— Да брось! — отмахнулся Климов, которого начинала раздражать категоричность Тимонина. Гульнов, угадывая полководческие настроения старшего, вскочил со стула:
— Разрешите ехать?
Климов кивком головы отпустил его. Не хватало, чтобы Андрей по-фельдфебельски вытянулся в струнку, прищелкнул каблуками и откозырнул. Это он умел.
Глава 9
Без четверти десять Климов был у Шрамко. Коротко спросив: «Ну, как роддом? Рожает? Кого больше?» — и услышав климовское: «К сожалению, мальчишек», — Шрамко удивленно вскинул брови: «Это почему же к сожалению? Боишься, сыновьям невест не хватит?»
Климов смутился.
— Мальчишки, говорят, не к миру…
— Чепуха! Самое злое создание — женщина.
Кажется, шутливость возвращалась к Шрамко по мере того, как он всматривался в лицо Климова.
— А что нового?
— Отпечатки пальцев, снятые с молотка, с фотокарточки убитой и с дверцы холодильника в квартире Костыгиных, идентичны. В нашей картотеке этих отпечатков нет.
— Что еще?
Пробежав глазами по тексту, полученному от криминалистов, Климов нашел заключение: «При совмещении ударной и боковых частей молотка с костными повреждениями черепа убитой можно с большой долей вероятности считать, что орудием преступления послужил слесарный молоток, поступивший на экспертизу».
— Что дала отработка жилого сектора?
— Пока ничего.
Шрамко шумно вобрал в себя воздух, поджал губы. Медленно провел рукой но волосам.
— Из ничего ничего и получится, — он помолчал, потом спросил: —Упустили?
Догадываясь о причине легкой заторможенности Климова, снова запустил пятерню в свою густую шевелюру, сгреб волосы к затылку и резко оторвал руку от головы.
— Этого я и боялся.
Когда ему что-то не нравилось, он начинал постукивать крепко сжатым кулаком правой руки по ладони левой. Костяшки на пальцах белели, а ладонь становилась малиновой. Вряд ли это помогало справиться с эмоциями, ибо в конце концов он с досадой упирался руками в колени и лицо его приобретало такое выражение, точно мысленно он возносил проклятия всем небожителям с их достопамятной родней.
— Экий мерзавец! — искренне негодуя, воскликнул Шрамко и, ознакомившись с частью материалов, не вызвавших у него сомнений, миролюбиво проворчал: «Это уже кое- что. С этой информацией можно работать».
Климов молчал. Если вчера он был уверен, что убийство произошло на почве ревности, непреднамеренно, то сегодня, помня о бриллиантовых серьгах, склонен думать о насилии и ограблении.
— Вот уже двадцать лет, — полез в стол за сигаретами Шрамко, — я работаю в милиции, видел всяких подонков, сталкивался с разными делами. Были дерзкие и хитроумные, — он сорвал с пачки целлофановую оклейку, распечатал ее, задумался. Щелчком выбил из пачки сигарету, охватил губами желто-крапчатый фильтр, взял зажигалку. — Но люди, — закуривая и морща лоб, продолжал он, — совершавшие эти дела, всегда были глупцами. Изворотливость, корысть не есть признак интеллекта. Разменивать свою жизнь на деньги — самое бессмысленное, что может позволить себе человек.