Воздыхание окованных. Русская сага
Шрифт:
На сердце у девятнадцатилетней Marie действительно уже лежала немалая печаль девичьего горя…
* * *
Еще за три года до описываемого деревенского праздника, в 1857 году, когда Машеньке было еще только шестнадцать лет, приезжал в Орехово троюродный брат Жуковских со стороны отца — поручик Николай Степанович Жуковский, отец и вся семья которого проживала в Царском селе, была очень и очень состоятельна и высокочиновна. Николай к тому времени уже стал блестящим военным, но человеком легковесным, как считала бабушка. Машенька провела с ним чудесные дни летом 1857 года в Орехове, а потом они виделись еще и в московскую зиму 1858 года. Машенька полюбила молодого поручика, который сделал ей предложение. Но против этого брака, к тому же очень резко высказался отец Николая Степановича — аргумент был выложен сокрушительный: отсутствие приданного у Маши. Кончилось тем, что молодой
Не то Маша: она не отказалась от своей первой и последней любви, осталась навсегда безутешной невестой и дала перед Богом обещание никогда больше никого не любить и не выходить замуж.
Остался на память кружевной листочек с ее собственноручным себе приговором:
Судьба на век нас разлучила, Нам не сойтися никогда Она на миг соединила И разлучила навсегда. …………… Твоей я на земле не буду Назначен жребий нам иной, Но век тебя я не забуду, На небе вновь ты будешь мой.Мария Жуковская.
Вот как вспоминал те события очень неподкупно честный их свидетель и участник — Николай Егорович (Коле в тот год исполнилось 10 лет). Передаю его рассаз по записи моей бабушки…
«Однажды в Орехово пришла телеграмма, извещающая о приезде в Ореховом по пути в полк гусара Николая Жуковского — троюродного брата Коли, Вани и Маши. Гусар действительно приехал: блестящий, будто начищенный, с саблей, со шпорами, с превосходным французским выговором. Каждый день того лета превратился в Орехове в праздник, а Машенька на глазах расцвела. Только Коле не нравился троюродный брат: хотя тот уже почти месяц гостил в Орехове, Коля никак не мог к нему привыкнуть, дичился и избегал его. Особенно после одного случая, свидетелем которого он стал, когда при Коле Николай Степанович дал сапогом в зубы своему деньщику Федьке за то, что тот недостаточно проворно разувал его. «Запорю!» — кричал гусар. Коля запомнил, что глаза у троюродного брата в тот момент стали оловянными, а Федька стоял на коленях, втянув голову в плечи, и по губе у него сочилась кровь…
Коля чуть ли не бросился на гусара, но тот, увидев реакцию мальчика, рассмеялся и крикнул Федьке: «Пшел!».
Другой раз Коля сидел в парке в «Аллее задумчивости» на высоком суку старой липы с книжкой, где он любил потихоньку ото всех заниматься. Вдруг до него донеслись голоса — слезать было уже поздно и он стал невольным свидетелем объяснения Николая и Маши.
— Marie, chere Marie! — Судьба моя в ваших очаровательных ручках, скажите, неужели мое пламенное чувство не достойно взаимности? Скажите — да! Я буду любить вас до гробовой доски. Будьте моей женой. Мы преодолеем все препятствия. Я похищу вас…
Он обнял и поцеловал Машеньку. Она вскрикнула, закрыла лицо руками и убежала, а Николай Степонович посмотрел ей вслед, одернул венгерку и пошел что-то насвистывая в противоположную сторону.
Спустя некоторое время по дому разнесся слух: Николай Степонович сделал Маше предложение, но родители ему отказали (мол, и Маша молода, и родственники все-таки, хоть и дальние, и приданного-то у Маши нет). Маша ничего не ела, не выходила из комнат и все время плакала. Она уверяла, что не может жить без него и так просила отца и мать, что те, наконец, уступили. Отслужили в зале молебен и обручили жениха и невесту.
Через несколько дней Николай Степанович, заняв под честное слово у Егора Ивановича на дорогу, уехал и обещал, устроив свои дела, вернуться, обвенчаться с Машенькой и увести ее в Петербург.
Анна Николаевна засадила дворовых девушек шить приданое. Мари порхала счастливой невестой, все ее поздравляли, а время проходило… Сначала он писал часто, потом все реже, и, наконец, письма прекратились Глубокой осенью неожиданно принесли письмо. Он в отчаянии вынужден лишиться своего счастья по независящим от него обстоятельствам (после узнали, что нашел себе богатую невесту).
На горе Маши смотреть было невозможно. Отец пытался ее утешить, говоря, что во всем нужно видеть волю Божию и ей подчиняться со смирением.
Поручик вскоре был обвенчан с очень богатой купеческой дочерью по имени Маргарита, вышел в отставку и перебрался в свое огромное
Шли годы. В Машиной жизни уже ничего не менялось. Но любовь свою она видно долго не могла и не хотела забыть. Она смирилась, принята с покорностью то, что решила сама и запечатлела в своем стихе, проявив при этом недюжинную силу характера, нравность, как тогда говорили, мужество и упрямство, — поистине Стечкинские черты, переданные ей матерью, а той — предками (вспомним бабушку Анны Николаевны — знаменитую Настасью Григорьевну, командовавшую тушением пожара со второго этажа дома, под которым были пороховые погреба…).
Мари и Николай еще встречались изредка, по случаю и писали друг другу. Сохранился черновик письма Маши — Николаю, который, несомненно, был отправлен, так как сохранился и ответ на него — очень длинный и велеречивый. Ну а в каком виде был отослано Машино письмо, насколько оно отличалось от черновика — мы знать не можем. Но и черновик о многом говорит, хотя бы о том, что ей все же хотелось хоть так, на расстоянии разбудить его прежние чувства…
«Здравствуй котик милый, большое спасибо за твое ласковое письмо; вот как ты далеко теперь. Хорошие люди мы с тобой котик, два года ничем не изменили наше чувство, мы все так же дружески расположены друг к другу. Я рада поделиться с тобой мыслями, все рассказать тебе милый. Мы все еще живем в Москве. Наш дом очень хорош; летом весь зарос деревьями и сад большой. С тенистыми аллеями, оранжереей и беседками, там мы тепло принимаем гостей и живем как на даче. Я опять весела и здорова и тебе приятно было бы увидеть меня (злюка ты, когда увидимся, опять в далеком будущем?).
Нашлось мне и серьезное дело: сестре Вере взяли маленького товарища Сашу, и я стала учить двух детишек. Ты, может быть, скажешь, что это скучно, но я так рада занятиям делом.
Теперь расскажу тебе мои романы, только не ревнуй меня, потому что главное лицо все же ты. Последнее время мне часто приходилось встречаться с Г…. Я видала его у знакомых и у нас, но мне и в голову не приходило, что я произвела на него сильное впечатление, как вдруг он удивил меня признанием. Наговорил он очень много и, наконец, предложил руку и сердце. Другие хвастают своей победой, для меня это было просто наказание, изволь образумливать человека, который совсем потерял голову, а я знала, как горяча его молодая голова и как пострадало его самолюбие от моего отказа. Лучше было разом кончить. Я сказала, что не свободна, что давно люблю другого, я говорила с увлечением, мне опять вспомнилось пережитое с тобой счастье, вспомнился ты, милый: как смеет другой любить меня, как смеет говорить мне это. Я без жалости смотрела в его бледное лицо и когда он тихо спросил: «Вы никакой не дадите мне надежды, я твердо ответила — никакой»…
Бедная Мари… Не могу сомневаться, что эпизод с «образумливанием» влюбленного поклонника был Машей сочинен: у нее и раньше, и здесь очень заметна была в дневниках и в письмах ее молодости литературная заимствованность оборотов, построения фраз и сюжета… В особенности на фоне ее более поздних семейных писем, написанных прекрасным, живым, простым и сильным русским языком и, как я уже раньше говорила, очень напоминающим стилистикой записки пушкинского Ивана Белкина. Сама старинная Россия с ее жизнью, настроениями, чертами быта и особенной теплой манерой разговора зазвучит вскоре в ее семейных письмах. Но тут другое: остатки переписки с возлюбленным — последняя ее дань жизни искусственной, выстроенной по мертвым канонам романтизма и бывшей потому химерой. Бесконечно жаль ее молодую душу и сердце, немало пострадавшее в этом горьком искушении молодости. Можно ли было его избежать? Или же эта история — тоже несомненное действие благого Промысла Божия, не разрушающего, но и такими неисповедимыми путями созидающего и воспитывающего душу человеческую, приводя ее на тот самый путь, по которому и дОлжно было бы ей следовать…
* * *
Письмо Мари было все-таки отправлено Николаю, поскольку на него был получен ответ, который Маша хранила всю жизнь и оно даже до меня дошло, хотя семейный архив повергался страшным испытаниям, к тому же многое, что не имело прямого отношения к жизни Николая Егоровича, казалось в те времена бабушке никому не нужным и целые пачки писем я находила разорванными пополам и мучительно искала потом их половинки. А эти два письма и даже конвертик, в котором пришло к Маше ответное письмо теперь помещика Николая Жуковского дошли до меня в целости и сохранности…