Вождь чернокожих
Шрифт:
За это время, все следы тропы должны были исчезнуть полностью, и даже оставленный мною прозрачный намёк и предупреждение мог также исчезнуть под наплывом растений.
Джунгли были такими же, как и прежде. То есть трудно проходимыми, влажными и полными опасностей. Крупные и мелкие хищники, просто убирались с нашей дороги не рискуя схватиться с нами, ну а змеи и ядовитые насекомые не обладали инстинктом самосохранением и поэтому не стеснялись нас кусать и жалить.
В итоге преодолевая джунгли, я потерял двух воинов, что неосторожно подставились под укусы. Они были ранеными, и их внимание
И ему это почти удалось, его растерзанные останки мы нашли спустя двое суток и то случайно, когда мои разведчики обшаривали очередные заросли. Леопард, не оставил ему никакого шанса, видно мстил остальным людям, что посмели нарушить его покой и право самого сильного зверя в джунглях.
Дойдя, до знакомого места, я отправил своих людей вперёд, а сам прислонил к губам подаренный мне древний рог, и издал с его помощью длинный, гнусный и пронзительный до жути звук, что взбудоражил окрестные заросли и далеко разнёсся вокруг пробивая густую растительность насквозь.
Я ждал около часа неподвижно сидя скрестив ноги у небольшого костерка, что поддерживал во мне иллюзию цивилизованности происходящего. На этот раз из джунглей появилось сразу трое, во главе со знакомым старейшиной. Они вынырнули из леса совершенно неожиданно, несмотря на то, что я ждал их появления.
Нет, я не смотрел во все глаза и не крутил головой, я ждал, отдавшись своим чувствам осязания пространства вокруг, зрению и обонянию и всё равно не уловил тот момент, когда они материализовались возле меня.
Я использовал свой небогатый лексикон слов их языка, а старейшина использовал свой, недалеко ушедший от моего по запасу слов. Но мы смогли понять друг друга. Я оставил на земле возле костра с десяток железных ножей и два медных котелка, приложив к нему с десяток отличных духовых трубок, что сделал на досуге из подходящих растений.
Они же оставили несколько растений и сделанные из них яды и лекарства в кубышках, которые были, как из высушенных тыкв, так и глиняные, приложив к этому завернутый в широкие листья кусок стекла, который при ближайшем рассмотрении оказался огромным неограненным алмазом редкого и красивого коричневого цвета.
Подняв его на уровень глаз и очистив от налипшей грязи, я был поражён чистотой его структуры и насыщенностью цвета. Завернув его в тряпицу, я спрятал его в кожаный кошель и покинул место встречи уйдя вслед за своими людьми.
Из кустов, за мной по-прежнему следили трое пигмеев, оценивая мою реакцию на алмаз и следя, как за мной, так и за моими людьми, непрерывно ожидая от нас подвоха. Увидя, что наш отряд ушёл, бесследно растворившись в джунглях, они переглянулись покачав с удовлетворением головами, и обменявшись несколькими словами отмечая факт того, что не ошиблись во мне, и им не грозит смерть из-за алчности, или вероломства неожиданного для них союзника, после чего, также растворились в полусумраке джунглей, отправившись к своим людям.
Больше потерь мы не понесли и благополучно вышли из джунглей. Здесь нас встретила саванна, но уже наша, родная. Здесь каждый камешек мне знаком и каждый колосо…, волосок на шкуре диких павианов, что нагло резвились неподалёку, усеяв огромный баобаб. Громко визжа, они вступали между собой в драки, а также совокупления нисколько не стесняясь невольных зрителей. Я, только сплюнул проходя мимо них, остальные, и вовсе не обратили на это никакого внимания.
— Вот блин, мы и дома, — подумал я смотря на этих животных. Но это ещё ничего, животные, что с них взять, а вот когда этим, или чем-то похожим занимаются люди, то это уже… чересчур.
К сожалению, здесь это приходилось наблюдать сплошь и рядом, и никто не стеснялся. Я опять погрустнел. Все эти бесконечные похищения из племени в племя несовершеннолетних девочек, удаление у них же нёбного язычка и молочных зубов.
Все эти дикие обычаи и варварство, очень угнетали меня, я привык использовать женщин по их прямому предназначению, но при этом не угнетая их и даже почти не издеваясь. Подумаешь, расстались не сойдясь характерами (моя версия), и этот козёл поимел меня и бросил (её версия). Но ведь по любви же, а не по принуждению.
Пришлось покричать на своих воинов, что маленько расслабились и устали таскать добычу, которую я перегрузил и на них, боясь, что пленники не выдержат последнего перехода по саванне. Затосковав, я вспомнил Нбенге, которая любила меня, но которую не любил я. Вместе с ней меня ждала дочь, которую я любил, но так, слегонца, не чувствуя прямого родства, а только косвенное.
Но их я не брошу, потому что я хороший, точнее, потому что не хотел быть сволочью, да мне и нетрудно было их защищать и обеспечивать всем необходимым, в том числе и своим статусом. Я мог бы завести сейчас и гарем, но зачем… зачем мне все эти проблемы, забота о фактически чужих мне тётках, слушать их сплетни и тупой вздор, и бесконечные нелогичные разборки друг с другом.
А взамен то что от них? Чёрная любовь и чёрное тело, то тощее, то наоборот толстое. Причём толстое не там, где надо, а там, где мне не надо, а худое, то же не там, и не там. Короче ничего мне не надо, а пыл любви и страсти именуемым напряжением, я сбрасывал в походах с кем считал нужным.
Моя кожа чуть посветлела, и стала не тёмно-коричневой, а как будто бы сильно загорелая, черты лица, по неведомой для меня причине тоже несколько европеизировались и стали более приятными и не такими грубыми, особенно изменились губы, перестав быть похожими на два больших пельменя, а белки глаз стали чисто белыми, без этих кровяных прожилок на жёлтом фоне.
Теперь ночью, я даже пугал ими своих часовых, неожиданно выныривая из травы, особенно когда видел, что они спят на посту. И громко завывая, хватал их за грудки и дико вращая глазами тряс часового, скаля крупные белые зубы.
Но после того, как один из них обоссался от страха, я перестал этим заниматься, а просто ревел медведем. Услышав полувой, полурык, любой любитель поспать на посту, мгновенно просыпался и больше не мог заснуть до утра напряжённо всматриваясь в темноту и ища белые белки глаз. Им везде мерещился я, отчего я за глаза был прозван ночным змеем. Прозвище, впоследствии трансформировалось в чёрного мамбу или просто Мамба.