Возлагаю крест
Шрифт:
Я уселся рядом с тёщей и жёстко сказал:
– Рассказывайте. Да без ваших обычных домыслов.
Анна Петровна на секунду замерла, видно, её покоробили мои слова. Но передумала обижаться и, прерываясь на приступы рыданий, поведала, что случилось с тестем.
– Вчера пришла к нему -- рассказать, как девятины прошли. Про Лену... А он мне: вот, Алёнка отдала. И показал крест, - подвывая, рассказала Анна Петровна.
Глупейший витой крестик из крашенной в позолоту пластмассы вместе с какой-то разрешительной молитвой нам всучили в похоронном агентстве. Эти вещи должны были положить в руки дочке. Поскольку её хоронили в закрытом гробу, я не знал, сделали ли работники морга всё как полагается. Да и неважно это.
– А потом и говорит: не прячься, Алёнка, бабуля не заругается... Я ему: умерла наша кровиночка, внучка ненаглядная... А он как захрипит -- орать-то уже не может: дура, обернись да посмотри -- Алёнка за тобой стоит!.. Слава, я повернулась... И впрямь краем глаза что-то заметила...
– давясь слезами, продолжила тёща.
– Нет-нет, ты не подумай, я-то в своём уме. Только вот запах такой стоял... Вышла из палаты, стою у окна, горюю. А тут все как забегали -- врачи, медсёстры. Инфаркт у него.
– Анна Петровна, - начал я рассудительно, мы все в страшном горе. И это оно у нас в головах рисует картины...
Мою лживую речь ("картины" давно стали реальностью, по крайней мере, для меня) прервал свисток вскипевшего чайника. Я выключил газ, налил кипятка в кружку, опустил пакетик чая, подвинул к тёще. А она, покопавшись в кармане кофты, достала свёрнутый носовой платок, протянула мне со словами:
– Санитарка мне передала. Из руки не выпускал, она ему пальцы силой разжала...
На белой, в мелкую красную клетку ткани лежал золотистый крест, выпачканный песком.
– Уберите, - велел я.
– Выпейте чаю. Мне нужно отлучиться. Зайду к следователю, в Алёнкину школу.
– Прогоняешь?
– как-то обречённо спросила тёща.
– Может, я приберу пока у вас?
Я понял, как ей смертельно страшно оставаться одной в своей квартире, в которую никогда больше не войдёт Алёнка. До которой она не дошла всего несколько десятков метров.
– Не нужно, - твёрдо ответил я.
– Так что насчёт кружки чая? Я тороплюсь, поверьте.
Анна Петровна кивнула несколько раз, застегнула пальто, которое я даже не предложил ей снять, молча прошла в прихожую. Глянула по привычке в зеркало и с тихим воплем прислонилась к стене. Я еле успел подхватить её.
– Что с вами, Анна Петровна? Скорую?..
Белая как мел, тёща указала на завешенное простынёй зеркало. Его край, свисавший до полу, ещё колыхался.
– Почудилось...
– прошептали её иссиня-бледные губы.
В прихожей стоял мерзкий запах мёртвой плоти, обработанной каким-то химическим веществом.
2
Конечно, ни к какому следователю я не пошёл. И в школу тоже, хотя нужно было сдать несколько учебников и книг в библиотеку. Лена их упаковала ещё неделю назад, когда к нам заходили толпы людей и беспрестанно что-то говорили. Мне вспомнились слова тестя: "Потише, товарищи, потише..."
А ведь и вправду, все эти дни голова раскалывалась от голосов людей и тихих звуков наподобие шума прибрежных волн. Словно тот мир, где сейчас Попрыгун, рвался заявить о себе, поведать тайну, которую не знают живые. Да, точно, Иван Иванович тоже слышал его. Но вряд ли понял. Может, мне удастся различить в этом рокоте дочкины речи?
Я собрался -- в который уже раз!
– пройти тот путь, который проделала Попрыгун десять дней назад. От крыльца нашего дома до подвала, где её нашли. Там теперь замок на двери. Почему не навесили его раньше? Тогда бы Попрыгун добралась до дедовой квартиры. Была бы куплена ёлка. И Новый год, и Рождество в кругу семьи. И ещё куча всяких праздников...
Я вышел из дома. Падал частыми хлопьями просто сказочный снежок. Попрыгун сказала бы, что кто-то в небесах решил не трясти решето с перьями, а вспорол гигантскую перину и обрушил на землю настоящий водопад пуха. Эх, дочка... Как же оскудел мир без тебя!
Этот небывалый снегопад не просто так. Знак, знамение... Только бы разгадать смысл. Не упустить незримую связующую нить.
Сквозь подвижную, как бы текущую стену снежинок мелькнуло сиреневое пятно. Дочкина пихора! Я ломанулся вперёд, толкая прохожих, поскальзываясь на тротуарных плитках, размахивая руками. Яркая одёжка словно растворилась.
Очутился возле передвижного киоска, где торговали свежей выпечкой, вдохнул тёплый, уютный аромат ванили. Попрыгун всегда просила купить плюшку, густо посыпанную сахарной пудрой.
Я нагнулся к окошку, постучал в пластиковую створку. Продавец не открыла. С досады треснул кулаком. Пластик провалился внутрь.
– Так не работает киоск-то...
– заметила проходившая мимо тётка.
– Теперь на Смоленскую за булками ходим.
Я застыл в замешательстве: откуда же взялся запах выпечки?
А из чёрной пустоты киоска вдруг потянуло сыростью и тленом.
Я зашагал дальше. Вот и супермаркет. На углу -- старик-побирушка со своей собакой. Оба настолько дряхлые и жалкие, что суетливые покупатели далеко обходили их стороной, словно боясь нечаянно коснуться нищеты и одиночества. Попрыгун жалела и старика, и его беспородного пса, всего в паршивых залысинах и, по-моему, слепого от старости. Бросала в почерневшую от времени алюминиевую кружку монетки. Вот она наклонилась к псу... Стой!..
Три заснеженных силуэта -- тёмное пальто, рыжеватая собака и нарядная сиреневая пихора -- скрылись за спинами торопливых людей, только что вышедших из автобуса.
Я подбежал -- никого. Обратился к парню, стоявшему с сигаретой на крыльце магазина:
– Извините... Вы не видели здесь нищего старика? Он с моей дочкой разговаривал.
Молодой человек, кажется, из нашего же дома, настолько примелькавшимся было его лицо, приветливо, как знакомому, ответил:
– А старикана здесь давно нет. Больше недели, наверное. Поди, перебрался на другое место. А...