Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне
Шрифт:
Человек постоял еще некоторое время в дверях. Его очки поблескивали в тусклом свете коридора. Потом он вошел и с сухим треском запер дверь.
В тот же момент снова раздался крик. Керн теперь разобрал, что кричали: «Не бейте! Не бейте! Ради бога, не бейте! Пожалуйста, пожалуйста, не надо. Ох…» Крик перешел в жуткое бормотание и замер. Керн приподнялся.
– Что это? – спросил он в темноту.
Щелкнул выключатель, стало светло. Человек в очках встал и подошел к третьей постели. На ней лежал задыхающийся, покрытый холодным потом человек с безумными глазами.
– Выпейте. Вы бредили. Вы в безопасности.
Человек жадно пил. На его тонкой шее поднимался и опускался кадык. Потом он бессильно откинулся назад и, глубоко дыша, закрыл глаза.
– Что это? – спросил еще раз Керн.
Человек в очках подошел к его постели.
– Что это? Бред. Две недели как из концлагеря. Нервы, понимаете?
– Да, – сказал Керн.
– Вы живете здесь? – спросил человек в очках.
Керн кивнул:
– Я, кажется, тоже стал немного нервным. Когда он первый раз закричал, я бросился бежать. Мне показалось, что в доме полиция. А потом перепутал номер.
– Ах так…
– Простите, пожалуйста, – сказал третий. – Я теперь не буду спать. Простите.
– Ах, чепуха! – очкастый подошел к своей постели. – Ну, бредили вы немного во сне. Нам это ничуть не мешает, не правда ли, молодой человек?
– Ничуть, – повторил Керн.
Щелкнул выключатель, снова стало темно. Керн вытянулся на постели. Он долго не мог заснуть. Странно было там, в соседней комнате. Мягкая грудь под тонким одеялом. Он все еще чувствовал ее – словно его рука стала иной после этого ощущения. Потом он услышал, как человек, который кричал, встал и сел к окну. Его склоненная голова черным пятном выделялась на фоне серого рассвета, напоминая угрюмую статую раба. Керн некоторое время смотрел на него. Потом заснул.
Йозеф Штайнер легко перешел границу. Он хорошо знал ее и к тому же, как старый солдат, разбирался в патрулировании.
В 1915 году он был ротным и получил Железный крест за пленного, захваченного во время патрулирования.
Через час он был вне опасности. Он пошел на вокзал. В вагоне было мало народу. Кондуктор посмотрел на него.
– Уже обратно?
– Билет до Вены, в общем вагоне, – ответил Штайнер.
– Быстро вы, – сказал кондуктор. Штайнер взглянул на него. – Знаю я это дело, – продолжал кондуктор. – Каждый день несколько таких поездов – и чиновники всегда те же. Прямо наказание. Вы ведь приехали в этом самом вагоне, не узнаете?
– Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.
Кондуктор засмеялся.
– Поймете. Идите в тамбур. Если придет контролер, прыгайте. Может быть, никто и не придет в такое время. Тогда сэкономите на билете.
– Прекрасно.
Штайнер встал и пошел в тамбур. Он ощутил ветер и увидел огни пролетающих мимо деревушек. Он глубоко вздохнул, испытывая самое сильное опьянение на свете – опьянение свободой. Ощутил кровь в жилах и теплую силу мускулов. Он жил. Его не взяли, он жив, он вырвался.
– Бери сигарету, старина, –
– Спасибо. Только сейчас мне нельзя курить. Служба.
– А мне можно?
– Да. – Кондуктор добродушно рассмеялся. – В этом смысле тебе лучше, чем мне.
– Да, – сказал Штайнер, втягивая в легкие едкий дым. – В этом смысле мне лучше, чем тебе.
Он пришел в тот самый пансион, откуда его забрала полиция. Хозяйка еще не уходила. Увидев Штайнера, она вздрогнула.
– Вам нельзя здесь жить, – быстро сказала она.
– Можно. – Штайнер снял рюкзак.
– Господин Штайнер, это невозможно. Каждый день может прийти полиция. Они закроют мой пансион.
– Луизхен, – сказал Штайнер спокойно, – лучшее укрытие на войне – свежая воронка. Никогда почти не случалось, чтобы граната два раза попадала в то же место. Поэтому ваша хибара – сейчас самое надежное место в Вене!
Хозяйка в отчаянии вцепилась в свои крашеные волосы.
– Вы моя погибель! – возопила она.
– Прекрасно! Я всегда хотел быть роковым мужчиной! Вы романтическая натура, Луизхен! – Штайнер огляделся. – Есть здесь немного кофе? И шнапс?
– Кофе? И шнапс?
– Да, Луизхен! Я знал, что вы меня поймете. Такая милая женщина! Есть еще сливовица в шкафу?
Хозяйка беспомощно взглянула на него.
– Да, конечно, – произнесла она наконец.
– Это именно то, что надо! – Штайнер вынул из шкафа бутылку и два стакана. – Налить вам стаканчик?
– Мне?
– Да, вам. Кому же еще?
– Нет.
– Ну, Луизхен. Сделайте мне удовольствие. Пить одному – в этом есть что-то бессердечное. Прошу. – Он наполнил стакан и протянул ей.
Хозяйка колебалась. Потом она взяла стакан.
– Хорошо, можно и выпить. Но жить здесь вы не будете.
– Только пару дней, – сказал Штайнер спокойно. – Не больше, чем пару дней. Вы приносите мне удачу. Мне кое-что предстоит сделать. – Он усмехнулся. – А теперь кофе, Луизхен!
– Кофе? У меня нет кофе.
– Есть, детка. Вон он стоит. Держу пари, он первого сорта.
Хозяйка рассмеялась.
– Ну и тип! Между прочим, я не Луиза. Меня зовут Тереза.
– Тереза – это мечта!
Хозяйка принесла ему кофе.
– Здесь остались вещи старого Зелигмана, – сказала она и показала на один из чемоданов. – Что с ними делать?
– Это тот еврей с седой бородой?
Хозяйка кивнула:
– Я слышала только, что он умер, и больше ничего.
– Достаточно и этого. Вы не знаете, где его дети?
– Откуда мне это знать? Не могу же я беспокоиться еще и о них!
– Это верно. – Штайнер подвинул чемодан к себе и раскрыл его. Из него выпало несколько мотков разноцветной шерсти. Под ними оказались аккуратно связанные упаковочные ремни. Затем последовали костюм, пара туфель, еврейская книга, немного белья, несколько воротничков с роговыми пуговицами, маленький кожаный мешочек с одношиллинговыми монетами, две молитвенные ленты и белый талес, завернутый в шелковую бумагу.